даже стыдно становится за такие мысли. Итак, Таттян, мы договорились? Послезавтра, да? До обеда мне нужно будет съездить в Сэндзоку — договориться относительно музыкального вечера, а на обратном пути я заеду за тобой. Как раз все удачно получается.

Тацуэ ничего не ответила. Она даже не слышала ее лепета. Сидя рядом с Мацуко, напротив матери за дубовым квадратным столом, она смотрела на календарь, висевший на стене около буфета. Двадцатое число было вторым снизу в вертикальном ряду воскресных дней, выделенных красным цветом. Двадцатого в час дня она, вероятно, будет уже над Корейским проливом. Она не отрывала глаз от календаря, словно пристально рассматривала с высокого неба какую-то точку, плывущую далеко внизу по воде. Красная цифра 20 наводила ее на разные мысли и, казалось, обладала тайной колдовской силой, которая присуща цифрам. Итак, надо бежать не только от неприятного инцидента. Надо отряхнуть с ног своих все, что ее сейчас окружает. Вероятно, Кунихико не пробудет в Шанхае и недели — он летит туда, чтобы уладить какие-то свои дела. Тацуэ знала похожую на лабиринт, расположенную во французском сеттльменте усадьбу Ли Бэнь-юаня, главы фирмы «Юнфу»,— там жила вся его семья, вплоть до его третьей жены. Серые кирпичные стены усадьбы вырастали сразу, как только переедешь мост Гарден Бридж. Знала она также о секретной связи этой фирмы с концерном Инао. Конечно, в предвидении опасного поворота в развитии войны компаньонам следовало обсудить многие вопросы. Но Тацуэ эти дела нисколько не интересовали. Совершенно спокойно относилась она и к тому, что проворный Кунихико, несомненно, рассчитывает насладиться тайными развлечениями международного города, обладающими своей особой привлекательностью, отличной от токийских увеселительных заведений. И даже если бы Шанхай, который был сейчас своего рода оазисом во время войны, вдруг превратился в самое страшное и опасное место на земле, это ее тоже нисколько не испугало бы. В конце концов, там все-таки будет другая жизнь — без обычной болтовни ради того, чтобы убить время, без патриотической «деятельности в тылу», которая была просто-напросто забавой и сводилась к устройству концертов и распространению билетов на спектакли. Да, будет другая жизнь. Несомненно, непременно, обязательно будет. А какая она будет — это не важно. Пусть будет какая угодно, лишь бы отличалась от того, что происходит сейчас вокруг, и уж ради одного этого можно согласиться на любые неприятности, любые испытания и даже находить их привлекательными. Видимо, на Тацуэ оказывала действие магическая сила цифры на календаре. Всего лишь полчаса назад, услышав от отца о смерти Садзи, она была в состоянии полной душевной опустошенности и без всякого страха думала даже о собственной смерти, а сейчас у нее было страстное, непреодолимое желание жить! Она смотрела на календарь, и арабская цифра 20, стоявшая у нее перед глазами, наполняла все ее существо доселе незнакомой, какой-то животной радостью. Ей казалось, что именно этот знак чудесным образом уведет ее далеко от мужа, от дома, от всего, что с ними переплеталось. Послезавтра! Тацуэ с нетерпением ждала назначенного дня.

Рейсовый транспортный самолет С-3 Великояпонского акционерного общества воздушных сообщений, стартовавший утром того дня в шесть часов тридцать минут с аэродрома Ханэда, находился в воздухе уже около трех часов. Самолет приближался к острову Кюсю. На борту самолета было двадцать пассажиров — точнее, двадцать один. Большинство — либо офицеры, либо связанные с армией лица. Были тут и супруги Инао. Тацуэ оказалась единственной женщиной. В правом ряду было по два кресла, и она сидела с мужем там как раз посередине у окна. Все на ней — и костюм, и пальто — было темно-серого цвета, но яркий, с замысловатым узором тюрбан, который, подобно опрокинутому горшку, охватывал ее красивую головку, цветным пятном выделялся на фоне военных мундиров и полувоенных френчей защитного цвета. Этот тюрбан она приобрела в Париже в магазинчике позади Оперы. Тацуэ половину путешествия по Европе проделала по воздуху и теперь сидела в кресле с прикрепленными к нему с обеих сторон кожаными ремнями так же спокойно, как в своей гостиной на Дэнъэн-Тёфу, и, казалось, совсем не обращала внимания на рев мотора, напоминавший яростный шум водопада.

Стояла тихая, ясная погода. За окном сверкало голубое воздушное пространство, и не было видно ни единого облачка. Летели на высоте нескольких тысяч метров. Мир внизу напоминал географическую карту. Поверхность земного шара, вероятно, во всех странах имеет схожие очертания. Так часто думала Тацуэ у окна самолета во время заграничных путешествий. Но по мере приближения к аэропорту ее всегда одолевали неприятные мысли. Возникало беспокойство — а сможет ли самолет приземлиться на таком маленьком клочке свободной земли. Вот и сейчас подобное же беспокойство охватило ее. Под ней расстилалась сверкающая белесая впадина Японского внутреннего моря, черные пятна островов. Затем в поле зрения попала бухта Хаката с прилепившимся к мысу городом Ганносу, который напоминал белую тарелку, еле держащуюся у самой воды, и дальше — ярко-синие просторы моря Гэнкай, Из кабины пилота вышел толстый, краснолицый командир самолета. По его указанию пассажиры прикрепились ремнями к сиденьям и перестали курить. Самолет медленно пошел на посадку. Тарелочка выросла до размеров цирковой арены. И в тот же момент земля подскочила к глазам, словно кто-то вдруг развернул перед ними гигантский веер. Расстилавшаяся до сих пор внизу плоская расплывчатая карта сразу покрылась четкими линиями и приняла отчетливые объемные формы. Перед глазами предстали холмы, деревья, дома, люди —весь яркий, живой и трепетный мир.

Их встречал Сёдзо.

— А где Мариттян?—спросила Тацуэ, сразу заметив, что ее нет.

— Она очень хотела проститься с вами, но ей что-то нездоровится,— извиняющимся тоном ответил Сёдзо, обращаясь больше к Кунихико, и прибавил, что телеграмма об их поездке в Шанхай даже испугала его.

— Да вот пришлось срочно по делам вылететь, ну и Тацуэ решила вместе со мной прокатиться. Поэтому и затребовали вас. Спасибо, что приехали повидаться.

Светлый зал ожидания-, передняя стена которого была сплошь стеклянной, а пол выложен белой плиткой, наполнился только что прибывшими пассажирами и теми, кто намеревался сесть здесь. До отправления самолета оставалось двадцать минут, а многих еще ожидали многочисленные формальности: проверка денег, вывозимых за границу, разрешений на выезд, свидетельств о прививках, оплата лишнего багажа; люди то заходили в соседнюю комнату таможни, то выстраивались у окошечка на противоположной стороне. Пассажиры, которые сели на аэродроме Ханэда, еще там покончили с этими делами, но и у них времени хватало лишь йа то, чтобы выпить в буфете чашку чая. При существовавшей карточной