она была почти девочкой, а после ее замужества он оставался для нее чем-то вроде принадлежности туалета — как, скажем, шарф, без которого можно и обойтись, но который неплохо иметь под рукой. И сейчас его несчастная судьба совсем не взволновала ее, даже не вызвала в ней никакого сочувствия. Гораздо больше ее взволновало другое... Раз уж прилетела одна ласточка... Не важно, кому она сказала эти слова, но действительно они были ею сказаны, из-за них-то и поднялась вся эта история, и сейчас они мелькали в ее сознании, словно быстрые крылышки этой птички, взятой ею для сравнения. Теперь это уже не было ни остротой, ни отвлеченным рассуждением. «Все умрем. А в небе ли или на море — не все ли равно?» — думала она. Война уже очень сильно давала себя чувствовать. В газетах, по радио, при встречах на улице с знакомыми — везде и всюду говорилось только о войне. И поэтому смерть казалась теперь присутствующей везде, как воздух, разлитый вокруг. Но, странно, Тацуэ не испытывала страха, как будто ничего этого не знала и не чувствовала. «Умру? Ну и что же!» Думая об этом с удивительным равнодушием, в каком-то странном душевном оцепенении она медленно допивала свой чай.

Не успел уйти отец, как вернулась мать. Вместе с ней на машине приехала госпожа Мацуко.

— Узнав, что ты здесь, я не стала ждать до завтра,—« как всегда громко, на всю столовую заговорила Мацуко, как только увидела Тацуэ, которая, приготовив легкий ужин, сидела, ожидая мать.— Теперь, надеюсь, ты больше не уедешь от нас? Каруидзава не такое место, чтобы жить там зимой. Да и должна же ты помочь нам здесь, в Токио, как подобает патриотке. Хоть немного, а то ведь на это могут дурно посмотреть в обществе, не правда ли, госпожа Кимико? — обратилась она за поддержкой к матери Тацуэ.

Рядом с цветущей гостьей, которая было по крайней мере вдвое ее толще, хрупкая Кимико казалась болезнен-i ной и походила на тень. Сегодня вечером она выглядела особенно усталой. В другое время она, наверно, сразу ответила бы: «Да она ведь не слушает, когда я ей это говорю, пожурите ее хорошенько!» Но на этот раз она лишь с трудом изобразила на своем лице любезную улыбку и молча продолжала пить лекарственный настой, который обычно употребляла вместо чая. Увязавшаяся за нею Мацуко расстроила ее план — сразу же по возвращении согреться в горячей ванне и лечь в постель. Можно было не сомневаться, что, как только хозяйка дома выпроводит гостью за дверь, она разразится гневом против нее. Но Мацуко была не из тех, кто замечает настроение окружающих. Она пожаловалась, что, будучи одной из устроительниц вечера, не смогла сегодня как следует закусить даже тем, что взяла с собою из дому, и ее белая пухлая рука то и дело протягивалась к тарелке с сэндвичами.

— Как представление? Интересно было?—спросила Тацуэ, не обращаясь ни к матери, ни к Мацуко.

— Для меня это была просто тарабарщина какая-то. Все ведь на немецком языке.

— Что?..

— Да, да. Члены Клуба немецких граждан поставили любительский спектакль для нашего Женского союза. Когда мы договаривались, мы, конечно, их благодарили, но в душе беспокоились, боялись, что из этой затеи ничего не получится. Но оказалось, что все они прекрасные актеры. К тому же они выбрали комедию в духе Соганоя 190. Даже не понимая слов, мы вдоволь насмеялись. Много людей было из посольства, и если бы Тацуэ была с нами, как бы это нам помогло!

— Но ведь и для меня тоже немецкий язык —тара--барщина.

— Ну, уж ты сразу возражать!..— укоризненно сказала Мацуко, посмотрев на Тацуэ своими выпуклыми круглыми глазами, и добавила, что раз уж Тацуэ в Токио, то теперь ее отсюда не отпустят. Фронт с каждым годом расширяется, и все больше требуется мешочков с подарками солдатам, писем, бинтов; нужно шить белые халаты для раненых, пришивать пуговицы на мундиры, обметывать петли.

Светские дамы не работали на заводах, не повязывали голову платком с изображением восходящего солнца, они проявляли свой патриотизм в иного рода деятельности, которая вполне их устраивала. Мацуко отставила чашку с крепким чаем и, загибая перед самым носом Тацуэ белые, гладкие, как спаржа, пальцы, перечислила эти полезнейшие дела. Но это было еще не все. Оказалось, что все развлечения, начиная с театра Кабуки и театра нового направления и вплоть до кино, национальных танцев й музыкальных вечеров, признаны были «работой на оборону». Даже компания дам, обучающихся игре на барабане, одной из вдохновительниц которой была госпожа Ато, свои ежемесячные сборища именовала практическими занятиями национального оркестра.

— Вот если бы отшельник из Сомэи не был таким нелюдимым! С его помощью можно было бы создать любительскую труппу Но. Ее задачей был бы показ чисто национального искусства. На одно из представлений было бы очень кстати пригласить членов Клуба немецких граждан, это было бы нашим ответом на их любезность. Но разве с таким упрямцем договоришься! Даже госпожа Ато, которая пользуется у него таким расположением, и та говорит, что на его помощь нет никакой надежды, и с самого начала махнула на это рукой.

— Тем более что на спектакли Но распространять билеты будет еще трудней.

— Конечно, конечно.

Замечание Кимико, у которой был каллиграфический почерк, но которая на барабане играла хуже всех, весьма смахивало на колкость, однако благодушная Мацуко охотно с ней согласилась. Затем, продолжая развивать ту же тему, она сказала, что в сущности имеет смысл устраивать только спектакли.

— Да и для самих устроительниц это самое интересное,— смеясь, призналась она и заговорила о предстоящих новогодних представлениях театра Кабуки.

— Таттян, мы тебе навяжем побольше билетов для распространения. Уж постарайся показать свое искусство. Хорошо бы тебе прийти и на собрание нашей инициативной группы. Однако...— Мацуко вдруг замолчала. Правой рукой она подперла щеку, и лицо ее приняло озабоченное выражение — как видно, она забыла день, на который назначено собрание.

— В извещении, которое я получила, мне помнится, указано двадцатое число, в час дня,— заметила Кимико, ставя на стол фарфоровую чашку, пожелтевшую внутри от целебного настоя.

— Двадцатое? Значит, послезавтра? Бог ты мой! Подумать только! За всеми этими делами я уж и дни стала забывать. Иногда до того закрутишься, что думаешь: нет, хватит, дальше так просто невозможно! Но когда сравнишь свои хлопоты с теми трудностями, которые приходится переносить нашим солдатикам, то