Сад земных наслаждений

Иероним Босх, 1480–1490. Wikimedia Commons

При этом праздник должен быть именно разнузданным, со всеми вытекающими. Смысл в том, чтобы люди, увидав других во всей красе пьяного разгула, ни в коем случае не захотели с ними объединяться.

По сути, наш прозорливый инок описал то, что мы сейчас знаем как фундаментальная ошибка атрибуции. Это можно проиллюстрировать следующим примером: если я нагой прилюдно мочусь в Арно, попутно не справляясь с рвотой, то это лишь потому, что я случайно перебрал того пойла, которое каким-то немилосердным образом разбавил трактирщик-свинья. Кроме того, я пахал не разгибаясь, недоедал и недопивал, вот от этого и приключилась такая оказия. А если вышеописанный перформанс сотворит мой сосед, то это по той причине, что он всегда был пьяницей и деревенщиной, как и его дед. И вообще, он, сосед мой, мне – коренному флорентийцу – не чета.

Так что праздник должен быть таким, чтобы Босх содрогнулся.

Идем далее. Тиран не стремится к поддержке внутри своего города, ведь поддержать его могут лишь сильные граждане: богатые, уважаемые, умные, благочестивые. Но сильные граждане опасны. Так что они должны быть убиты, изгнаны, доведены до нищеты, растлены или опозорены. Нужное подчеркнуть. И это снова грех, так как сильные члены городского сообщества – это еще и сильные церковной общины, то есть стены Церкви и потенциальные святые.

Тирану же, не имеющему возможности опереться ни на кого внутри города, приходится опираться на помощь иноземных владык. А она никогда не бывает бесплатной. И тиран расточает богатство города в обмен на их помощь. Расточает он его еще одним способом: вынуждая сильных покидать родину.

При этом он обожает играть на чувствах простаков и черни: время от времени давать аудиенции детям, жалким старухам и беднякам, с высоты своего трона решая их мелкие проблемы. Но лишь иногда. В остальном он делает себя недоступным для граждан, окружая себя непробиваемой стеной приближенных.

Он хочет казаться верующим, но совершает лишь внешние обряды. Он может заказать известному мастеру прекрасный образ святого, роспись храма или драгоценное распятие, но он не потерпит в городе честного священника.

Он берет силой или принуждением красивых девушек и женщин, но публично выставляет себя защитником библейских заповедей и христианских добродетелей.

Теперь же давайте вернемся на виллу Кареджи, где умирает Лоренцо. Как видите, тут что ни слово, то горький упрек разбитому подагрой Медичи. И упрек не только в том, что он навредил Флоренции, но еще и в том, что всякий тиран убивает прежде всего самого себя.

И отказаться от тирании, раскаяться в ней – необходимое условие для того, чтобы принять прощение и милость Бога, смирившегося до смерти крестной.

Гроза

Смерть Лоренцо Великолепного повергла Флоренцию в траур и искреннее, неподдельное горе. Но его кончина была лишь первым сполохом молнии приближающейся грозы, которая вот-вот должна была обрушиться на Италию. И тот шумный праздник, которому флорентийцы отдавались со всей страстью горячей итальянской крови, окажется не частью беззаботной жизни, а временем, когда разбрасывались камни.

А сейчас, в 1492 году, наступает время их собирать.

Через несколько месяцев, в июле того же года, отходит к Господу Джанбаттиста Чибо, более известный городу и миру как папа Иннокентий VIII, и кардиналы Италии собираются на конклав, который должен избрать апостолу Петру нового преемника. Все надеялись, что он будет более достоин, чем предыдущий. Да, все прекрасно понимали, что папа тоже человек, но очень хотелось бы, чтобы он имел чуть меньше внебрачного потомства, что предосудительно для христианина вообще, а для клирика, тем более для понтифика, – в особенности. Потомства, которому щедро раздавались церковные синекуры: аббатства, должности в курии, фиолетовые мантии и красные шапки. Хотелось бы, чтобы папа был больше папой – отцом всех христиан, чем монархом папской области со своей дипломатией, политическими интересами и прочими, чисто светскими интересами.

Похороны Лоренцо Великолепного

1634. The New York Public Library Digital Collection

О политике упокоившегося папы стоит сказать пару слов, так как она имеет прямое отношение к судьбе Флоренции и нашего с вами героя. О его преемнике мы тоже, безусловно, поговорим, но немного позже.

Дело в том, что у папы, как у правителя Папской области, были непростые отношения с соседом, королем Неаполя Фердинандом I. История долгая и запутанная, полная ренессансных разборок в духе бразильского сериала, но сейчас я не стану на ней останавливаться, иначе мы никогда не доберемся до темы. Усвоим одно: папа, пользуясь тем, что он не просто феодал, а еще и глава Вселенской Церкви, отлучил своего буйного соседа Фердинанда от церковного общения. Это случилось за три года до описываемых событий, в 1489 году.

А церковное отлучение в ту эпоху – это не просто грозное порицание и даже не выговор с занесением в личное дело. Буквально это означало, что человек более не принадлежит Церкви. И все клятвы и договоры, связанные с этим человеком, аннулируются, так как он не христианин, а добрые католики клянутся на Кресте и на Писании. Из этого следует, что теперь Фердинанд занимает неаполитанский престол нелегально. И его легитимность отныне держится не на законе, а лишь на добром расположении его подданных и на их желании ему подчиняться. То есть если кто-то из них вдруг поднимет против него меч, то он не станет клятвопреступником.

Но вот вопрос: а что делать с короной, которую папа отнял у Фердинанда? И здесь мы видим интересный ход. Иннокентий VIII предлагает ее королю Франции Карлу VIII, так как он родственник правившей в Неаполе династии. Нет, при необходимости родственники нашлись бы и в Италии, просто папа хотел более надежного соседа под боком, которого к тому же почти всегда не будет на месте, ведь он прежде всего король Франции.

Ход отличный, но только понтифик не учел, что все люди смертны, он стар, а французский монарх молод (потом окажется, что он, несмотря на молодость, внезапно смертен, но это будет потом).

Итак, лето 1492 года. Папа умирает, на севере – во Франции – что-то назревает, в Риме собирается конклав, а флорентийцы понимают, что Лоренцо скончался ой как не вовремя.

Да, Лоренцо был единовластным правителем и далеко не святым человеком, но он был отменным политиком: его обаяние подкупало друзей и даже возможных врагов, а его ум помогал ему найти выход из весьма сложных ситуаций.

Пьеро Медичи

1549–1575. Rijksmuseum

А вот его сын Пьеро не мог похвастаться этими достоинствами. Он был красив, прекрасно сложен, невероятно силен физически, умел экспромтом выдавать неплохие стихи, недурно пел и ловко играл на лютне, прекрасно держался в седле и владел оружием. Противники падали к его ногам, сраженные копьем на турнире, друзья падали, сраженные вином на пиру, а про дам и говорить нечего. Прекрасный рыцарь без страха и упрека, с головой, в которую заботливый Полициано вложил всю античную классику, до которой смог дотянуться.

Но, как это часто бывает у властных и жестких отцов, до срока оставивших этот мир и не успевших приучить сыновей к умению самостоятельно принимать решения и нести за них ответственность, Пьеро вырос бесхарактерным. Исчез авторитет боготворимого отца, перед которым Пьеро, безусловно, склонялся, исчез маяк, указывающий верный путь, исчез ум, всегда знавший, что и когда нужно сделать. А вот проблемы не исчезли. Не исчезли и те, кто склонился перед новым главой дома Медичи в ожидании приказаний.

Приказания, конечно же, последовали. Недальновидные и глупые. И результаты начали сказываться на городе. Поклоны флорентийцев стали не такими уж почтительными, а заверения соседей в дружбе – не такими уж искренними.

И Пьеро, что ожидаемо, вдобавок к бесхарактерности приобрел еще одно качество, не прибавившее ему друзей, – раздражительность. Сдерживать которую он не умел и не хотел.

Он оттолкнул от себя владетельных особ Италии грубостью и непостоянством в делах внешней политики, флорентийцев до ужаса оскорбил и замашками рейтара, и тем, что вел себя как полноправный наследственный монарх, чего не позволяли себе ни Козимо, ни Лоренцо,