с женой в тиши виллы «Мирные грезы» со всеми ее достопримечательностями, напоминающими о несравненном маэстро, но до этого дело не дошло. Едва прибыв в Байройт, я получил известие о возникшем в Испании серьезном положении и услышал о намерении Адольфа Гитлера принять сторону генерала Франко, поднявшего восстание против тогдашнего мадридского правительства левого направления. На следующий день я посетил фюрера, который разместился во флигеле этой виллы. Он принял меня довольно предупредительно, но сразу же перешел к разговору об Испании, сказав мне, что Франко запросил самолеты, чтобы по воздуху перебросить войска из Африки в Испанию и начать военные действия против коммунистов. Я спонтанно ответил: для нас было бы лучше не влезать в испанские дела. Там нас не ждут никакие лавры, и, по моему убеждению, Испания для нас — дело весьма опасное. Я боялся новых осложнений с Англией, поскольку там германское вмешательство, без сомнения, будет рассматриваться как очень нежелательное. Гитлер же категорически придерживался противоположного мнения. Он разъяснил мне (и я снова увидел, что и в данном случае мировоззренческие компоненты все же были решающими во всем его мышлении), что Германия ни в коем случае не потерпит существования коммунистической Испании. Его долг национал-социалиста — сделать все, дабы не допустить этого. Он уже распорядился, чтобы самолеты были предоставлены в распоряжение Франко.

Все мои повторные возражения Адольф Гитлер отбросил. Он заявил: в конечном счете в испанской гражданской войне решается вопрос, удастся ли Советам прочно забрать в свои руки одну из западных стран; глава мадридского правительства — человек Москвы, и от Франко поступили сообщения, согласно которым преобладающая часть оружия, имеющегося у Негрина[63], получена от Советской России. Муссолини тоже относится к Франко позитивно. Между мадридским правительством Негрина и французским Народным фронтом Леона Блюма[64] существуют теснейшие связи. Фюрер дословно сказал следующее: «Если создать коммунистическую Испанию действительно удастся, то при нынешнем положении во Франции большевизация и этой страны тоже всего лишь вопрос времени, ну а тогда дела Германии плохи! Оказавшись заклиненными между мощным советским блоком на Востоке и сильным франко-испанским блоком на Западе, мы вряд ли сможем еще что-нибудь предпринять, если Москве вздумается выступить против Германии».

Я видел вещи в другом свете. Особенно в том, что касается Франции: мне казалось, что французская буржуазия — все-таки достаточно сильная гарантия против окончательной большевизации этой страны. Я сказал это фюреру. Но мне было бесконечно трудно противостоять его идеологическим принципам, которых я, как он считал, не понимаю. На мои возражения он реагировал довольно нервозно и резко оборвал разговор, сказав, что решение уже принял. Речь вдет о совершенно принципиальном вопросе, и здесь моего чисто реально-политического мышления недостаточно. Со времени появления крупного социального вопроса нашего века текущую политику следует подчинять этой принципиальной проблеме, иначе однажды внешняя политика зайдет в тупик.

В данном случае проявилось то политическое расхождение с Адольфом Гитлером, которое неоднократно возникало у меня во внешнеполитической области. Свое наиболее типичное выражение оно нашло позже, когда в 1943 г. я в своей памятной записке снова посоветовал пойти на немедленный мир со Сталиным. В ответ Адольф Гитлер через посла Хевеля (поддерживавшего связь между министерством иностранных дел и ставкой фюрера) велел мне передать: «В борьбе против большевизма никакому компромиссу места нет. Торгашескую политику Риббентропа я одобрить не могу. Исход этой войны дипломатическими средствами решен быть не может!»

Чтобы получить самолеты, Франко сначала обратился к Герингу. Гитлер дал свое согласие, и это решение вызвало между Англией и нами новые трудности, которые позже, в период моего пребывания в Лондоне в качестве посла, привели к разногласиям в так называемом Комитете по невмешательству[65] и ощутимо мешали мне в выполнении моей дипломатической миссии.

Стала бы Испания действительно коммунистической, если бы мы не помогли ей? Кто может сказать это сегодня? Исключить это, конечно, нельзя, ведь поставки Москвой оружия для красных в Испании были, вне всякого сомнения, очень значительны.

Когда на следующий день я снова был вызван к фюреру, он совершенно неожиданно для меня объявил о моем назначении статс-секретарем министерства иностранных дел и поздравил меня с этим назначением[66]. Он только что говорил с министром иностранных дел фон Нейратом, и тот с этим согласен. Он, фюрер, надеется, что мы хорошо сработаемся. Я поблагодарил Адольфа Гитлера за оказанное мне доверие.

Затем фюрер перевел разговор на тему о вакантности поста нашего посла в Англии ввиду смерти г-на фон Хёша и спросил меня, кого надобно послать в Лондон. В связи с этим возникла продолжительная беседа о германо-английских отношениях. Фюрер пожелал узнать, как я расцениваю шансы на достижение взаимопонимания с Англией. Я отвечал, что некоторые подходящие случаи, несомненно, английской стороной использованы не были. Поэтому, исходя из совершенно трезвых соображений, я не считаю эти перспективы в настоящее время хорошими. Однако, судя по тому, что я слышал, король Эдуард VIII отнюдь не настроен недружественно к Германии. При той огромной любви, которой он пользуется у английского народа, можно полагать, что взаимопонимание было бы достижимым, если бы король поддержал идею германо-английской дружбы, хотя обычно британский суверен оказывает на политику своего правительства влияние небольшое. Гитлер весьма скептически высказался насчет того, что изначально отстаивавшаяся им идея союза с Англией остается как-либо осуществимой.

Мне стало ясно, насколько важное значение имеет точное представление фюрера о ситуации в Англии и возможности ее изменения, поскольку он, несмотря на все сомнения, все еще стремился к взаимопониманию с нею. Поэтому я высказал мысль, не будет ли наиболее правильным послать меня в Лондон послом, а не назначать статс-секретарем министерства. Идея эта так понравилась Гитлеру, что он тут же ухватился за нее и сказал, что целиком согласен. Договорились, что в течение одного дня мы вполне спокойно обдумаем этот вопрос, а затем будет принято окончательное решение. На следующий день мы решили, что эту попытку следует предпринять. Затем фюрер пригласил к себе господина фон Нейрата и сообщил ему, что желает послать меня в Лондон. Это решение, как фон Нейрат сказал мне, он нашел особенно удачным. Казалось, министр тоже считал весьма важным окончательное выяснение германо-английских отношений.

Я очень хорошо помню этот столь важный для нас дет» Мы жили в пригороде на частной квартире, как это было принято в Байройте. Муж отправился к Гитлеру на виллу «Мирные грезы», а я в это время показывала сыну Эрмитаж — прелестный небольшой замок маркграфини Вильгельмины. На обратном пути мы встретили моего мужа, который приветствовал