Я молюсь.

Я благодарю.

* * *

За завтраком, когда мои спутники рассказывают о своем посещении Храма Гроба Господня, я только слушаю, не вступая в разговор, противясь искушению участвовать в этом соревновании – чьи чувства сильнее, – а главное, понимая, что все равно не смогу найти слов, чтобы описать случившееся со мной.

И в какой-то момент я осознаю, что совершенно не помню, что со мной было после того озарения на Голгофе. Как я вернулся в монастырь? Что я ел? Где?

Главное стерло из памяти второстепенное.

* * *

Сегодня мы пойдем по стопам Иисуса, пойдем по Виа Долороса, по Крестному пути, и повторим – остановку за остановкой – страшный путь Христа от места, где его судили, до места распятия. Конечно, эти остановки скорее символические, нежели исторические, ведь за столько веков город сильно изменился.

Когда мы останавливаемся у Церкви Бичевания, меня охватывает страх, что я не смогу. Одно дело пройти этот крестный путь, чтобы причаститься страданиям некоего мифического существа, – даже это уже испытание, но со вчерашнего дня я знаю – потому что ощутил его присутствие, потому что почти коснулся его, – знаю, что мы говорим о человеке, о реальном человеке, чей взгляд меня пронзил, чей запах и чье тепло я чувствовал. Вчера он оказался исторгнут из мира сказок и легенд и явился мне во плоти. Со вчерашнего дня он уже не отшельник из древней, давно забытой истории, он здесь, именно здесь, сущий, живой. Зачем принуждать меня переживать шаг за шагом муки того, кого я люблю? И кто любит меня…

Мой Бог, почему столько любви? Без любви мы бы равнодушно плыли по спокойной глади вод. Без любви мы бы ничего не добились. Без любви мы бы не страдали…

Первая остановка: осуждение.

Мы отправляемся от претории Пилата, к которой привели Иисуса для суда и расправы; самой крепости Антония больше не существует. Гиле удалось получить ключ, мы проходим мимо начальной арабской школы, в окнах которой выставлены детские рисунки, и оказываемся в месте, чья подлинность признается многими историками. На вымощенной плитами площади с видом на эспланаду Мечетей я чувствую, что мне здесь все знакомо, даже не нужно осматриваться, ведь я уже прожил эти события и описал их в «Евангелии от Пилата». К Понтию Пилату привели пленника-галилеянина, осужденного священниками Храма. Лишь префект обладает властью поддержать или отклонить смертный приговор, вынесенный религиозным судом, а затем, если потребуется, привести его в исполнение. Для Пилата важнее его миссия, чем стоящий перед ним человек. Не слишком разбираясь в религии иудеев, он даже не понимает, о чем говорит этот человек. Ему сказали, что это бунтовщик, который стремится сам стать царем и управлять Иудеей, но тот утверждает, что его царство «не от мира сего». «Что есть истина?» – вопрошает Пилат. Ответа он не получает, да и, по правде сказать, не слишком этим обеспокоен, поскольку прежде всего блюдет интересы Рима, каждую минуту опасаясь восстания иудеев. Он проявляет бдительность, когда дело касается политики, и не особенно заботится о мистическом. Между тем этот магистрат, видевший перед собой немало преступников, понимает, что человек, которого ему привели, невиновен: он не возмущается, не пытается оправдаться и убежден в своей правоте. Пилат колеблется и отказывается утвердить приговор Синедриона: обвиняемого достаточно будет публично высечь, это удовлетворит священников, утолит потребности жадного до зрелищ народа, и человек останется жив. Плети со свинцовыми вставками со свистом опускаются на тело, оставляя кровавые следы на коже. Но галилеянин не соблюдает правил игры: он не кричит, не теряет сознания, на радость простонародью, с замиранием сердца следящему за каждым взмахом хлыста, он молча выносит муки. Солдаты бьют еще усерднее, удары сыплются чаще, плети разрывают плоть, ручьями струится кровь. Плебс, видя такое мужество, чувствует разочарование: у него украли зрелище, это не настоящее наказание, а его подобие. Пилат опасается, что ситуация выйдет из-под контроля, и пытается воспользоваться «праздничной привилегией», согласно которой римский префект может освободить одного заключенного. Он предлагает выбрать между двумя пленниками: Иисусом и Вараввой, разбойником, вором и насильником. Он не сомневается в ответе, но толпа, вопреки его ожиданиям, скандирует: «Варавву!» Сообщники бандита, которых было множество в толпе, успели выкрикнуть его имя, опередив учеников Иисуса. У Пилата, давшего обещание, связаны руки. Он «взял воды и умыл руки перед народом», осуществив таким образом ритуальный жест, означающий: «Это не мое дело».

Вторая остановка: крест.

Мерзость настоящего перемешана с ужасом прошлого. Возле нагромождения камней, которые прежде были триумфальной аркой, отец Анри попросил деревянный крест, чтобы взять его с собой на Голгофу. Один торговец тут же предложил свой товар, но другой вмешался, потребовал, чтобы крест вернули, и заявил, что только он имеет право давать напрокат кресты. Торговцы принимаются ругаться по-арабски, Гила пытается их разнять, крики все громче, с обеих сторон сыплются оскорбления и угрозы. Меня поражает абсурдность этой ссоры: продавцы дерутся из-за орудия пытки, мы хотим получить его, а те – дать нам его напрокат. В конце концов возмущенный отец Анри возвращает крест и заявляет, что мы без него обойдемся. Мы вновь отправляемся в путь, а за нами гонится лицензированный торговец и умоляет взять напрокат именно его крест, сбавляя цену каждые пять метров.

Крест должен был нести Фабрис, и меня поразила самоуверенность этого молодого человека. Молодой, высокий, крепкого телосложения, самый спортивный из всех нас, он с явным беспокойством смотрел на эту махину, которую ему протягивали, и даже отпрянул от удивления, когда крест прислонили к нему, но тут же выразил готовность водрузить его себе на спину. Я чуть было не вмешался, хотел объяснить, что Иисусу не пришлось нести крест целиком, на его спину положили лишь верхнюю поперечину креста, patibulum, съемную горизонтальную балку, которую затем вставили в прорезь в верхней части несущего столба, stipes, предварительно поставленного на землю. У Иисуса были лишь две вещи, символизирующие его низложение, – терновый венец и крест. Терновый венец как издевательство, насмешка над его притязаниями на царствование. Что касается креста, это тоже проявление изощренной жестокости: осужденный, у которого предплечья привязаны веревками к деревяшке, должен был сам нести к месту казни орудие казни. Наверное, это одна из самых темных тайн человечества – какие изощренные муки способно оно изобретать.

Как смог ты претерпеть этот позор, Иисус, и нести на своей израненной, кровоточащей спине сорокакилограммовый груз? Невиновный, ты был жестоко и несправедливо осужден, в тебя летели плевки ненависти, тебя хлестали плети, ты