Антонио Барлуцци, и на этот раз он выбрал византийский стиль. Ничто не вызывает в представлении евангельский эпизод «Моление о чаше», церковь выглядит элегантно-кокетливо: фасад с яркой мозаикой, в которой доминирует золотой цвет, венчает три арки, и все сооружение кажется изящным, легким и радостным. Изображенный на ней Иисус тоже радостный и сияющий, словно ему нравится исполнять роль посредника между людьми и Богом. Должен признать, что замыслы Барлуцци, как правило, расходятся с моим пониманием, – мне все представляется не так. Многое из того, что воздвигнуто на Святой земле, кажется неуместным… Читая воспоминания прежних путешественников, например Шатобриана, Ламартина, Лоти, я завидую: им посчастливилось застать святые места в их первозданном виде.

Когда я вхожу в саму церковь, мое смущение лишь усиливается; в это время в базилике служат литургию для бразильцев. Священник с густыми волосами, смуглой кожей, молодой и красивый, как серфингист, томно выводит проповедь, и текст Евангелия предстает очаровательной птичьей симфонией. Его коллега, тоже священник, распевает церковные тексты, словно лирический тенор на эстраде, чувственным, сладострастным голосом. Оказывается, в доме Господа так тоже можно, и мне это даже доставляет эстетическое наслаждение. В конце богослужения органист из бразильской группы, в рубашке с короткими рукавами, с длинными лохматыми волосами, перехваченными резинкой, в черных очках и c пачкой сигарет, выглядывающей из кармашка на груди, – одним словом, светский музыкант, который был бы уместнее на какой-нибудь вечеринке в ночном клубе, а не на божественной литургии, – начинает играть что-то бодрое, ритмичное. Так и представляется, что публика танцует, а затем выходит на площадь перед церковью, ступая босыми ногами по светлому песку. Меня восхищает такая пластичность христианства. Эта религия еврейского происхождения успешно вплелась в тысячу различных культур и исторических контекстов, тысячу территорий. И у меня даже мелькает мысль осведомиться о том, какие церковные службы планируется провести в Иерусалиме в ближайшие дни. Интересное получилось бы путешествие: вокруг света за двадцать четыре мессы.

Мы покидаем Базилику Агонии Господней, так плохо соответствующую своему названию, и Гила показывает нам чахлые оливковые деревца, которые якобы являются свидетелями моления Иисуса о чаше. Я вновь испытываю замешательство. Да, действительно, эти узловатые растрескавшиеся деревья с выпирающими из земли корнями и ветками на подпорках кажутся очень старыми, но даже мои зачаточные познания в биологии заставляют меня усомниться. Над этим можно было бы просто посмеяться; чем больше я их рассматриваю, тем меньше ожидаю ответов на свои вопросы – оливы безучастны, немы и глухи. Я просто пожимаю плечами.

Сегодняшнее путешествие по местам с сомнительной аутентичностью вызывает во мне раздражение. Встреча с Иерусалимом приносит лишь досаду, и это вдвойне обидно, поскольку в Галилее мне довелось испытать истинное блаженство.

Нам надо следовать установленному маршруту и не выбиваться из графика, поэтому мы возвращаемся в автобус, опустив голову, шаркая ногами, словно стадо.

Потеряв много времени в бесконечных пробках, водитель наконец высаживает нас посреди огромного пустого подземного паркинга у Яффских ворот. Работники стоянки складывают наши чемоданы на моторизованные тележки, а мы налегке направляемся к гостинице, где будем жить, – она находится в Старом городе, за историческими воротами.

Войдя в Яффские ворота, я испытываю огромное удовольствие: я в самом сердце необыкновенного города, где сосуществуют крепостные стены с дозорным маршрутом поверху и османские постройки, памятники далекого прошлого, и суета сегодняшней повседневной жизни.

Наконец, следуя за отцом Анри, мы углубляемся в узкие мощеные улочки, куда запрещен въезд транспорта. Отец Анри останавливается, поднимает голову и звонит в наддверный колокольчик. Мы стоим перед гостевым домом для паломников, названным в честь святого Марона, – здесь нам предстоит жить.

В монахинях Маронитского монастыря, приветливо встречающих нас, я без труда узнаю ливанок. Впрочем, даже если бы сомнения и оставались, их бы развеял флаг над внутренним двориком – зеленый кедр на широкой белой полосе в обрамлении узких красных полос. Жить в центре Израиля под ливанским флагом – разве это не оригинально? Гуляя по двору в ожидании ключа и разглядывая монахинь и их гостей, снующих туда-сюда, я потешаюсь над нелепостью ситуации: официально эти страны находятся в состоянии войны. Как хорошо, что христианству удалось создать такие островки перемирия.

Получив ключ и взяв багаж, я исследую логово, в котором мне предстоит провести несколько ночей. Комната такая маленькая, что, открыв чемодан, я уже никуда протиснуться не могу, на раковине в ванной помещается только зубная щетка. Я растерянно разглядываю душевую кабинку: туда с трудом можно засунуть руку.

Заселение много времени не занимает; обескураженный увиденным, я выхожу из своей каморки и усаживаюсь на скамейку во дворике. Спутники мои тоже выглядят несколько растерянными. Постепенно все собираются. Каждый предлагает, куда можно было бы сейчас пойти. Я просто слушаю. Я совершенно выбился из сил, устал физически и морально. Мне все равно. Я сейчас не в состоянии ни принять решение, ни что-то предложить.

Но вот мы всей группой покидаем гостевой дом ливанских монахинь и вслед за отцом Анри спускаемся по узким извилистым улочкам Старого города, чтобы «посетить Храм Гроба Господня, пока он не закрылся». Мое тело тащится вслед за спутниками, разум тоже.

Мы плетемся по бесконечным переулкам, где теснятся лавки с тканями, кожей, чемоданами, одеждой, мылом, фруктами, мороженым, сладостями, сувенирами, четками, иконами, крестиками, бижутерией. Довольно быстро я перестаю смотреть по сторонам и упираюсь взглядом в носки своих ботинок, потому что, стоит взглянуть на какой-нибудь товар, торговец тут же бросается ко мне, улыбаясь и протягивая руки.

Наконец, миновав эту вереницу магазинчиков, над которыми витают ароматы пряностей и амбры, мы оказываемся на квадратной площади с толпами зевак, пасторов, монахов, монахинь, католических священников, православных попов, а еще ленивых полосатых кошек, выделывающих акробатические трюки под взглядами прохожих. Такого разнообразия костюмов больше не встретишь нигде: скауты в узких шортах до колен, священники в ризах, монахини в клобуках, юные девицы в легинсах, упитанные дамы в летних сарафанах, богатые пары в льняных костюмах, туристы в джинсах, вьетнамках, футболках. Кучки людей толпятся перед Храмом Гроба Господня, оживленно болтая, словно зрители у фронтона театра в день премьеры; туристы говорят на разных языках, но все одинаково возбуждены и взволнованы.

Понимая, что все равно не удастся должным образом подготовиться к встрече с Храмом, я вслед за своей группой проникаю внутрь и замираю, оказавшись в прохладном полумраке притвора.

Необъятно, торжественно, сумрачно… Я не понимаю, где нахожусь, а вот толпа вокруг меня, похоже, прекрасно знает, что делать: прямо от входа некоторые бросаются к каменной плите на полу, целуют ее, кладут ладони, осеняют себя крестом и