Подходит время отъезда, водитель автобуса нетерпеливо сигналит. Молодой человек рвется помочь нам погрузить багаж. Он смотрит на нас с такой теплотой, будто и мы, приближенные к его благодетелю, тоже заслуживаем его благодарности и признательности.

Он провожает нас взглядом и машет рукой, пока автобус не скрывается за поворотом.

Отец Анри сидит молча, и на лице его почти невыносимая радость.

Оставив позади Вифлеем, мы направляемся к Иерусалиму.

Современные автострады с их серпантинами и качественной разметкой прибавляют несколько километров к прямому пути, что Иисус когда-то проделал пешком.

За окном автобуса мелькают такие разнообразные пейзажи, что я не успеваю ничего записывать в блокноте. Заехав на транспортную развязку, мы видим слева какой-то завод, справа опоры высоковольтной линии, чуть дальше строящийся микрорайон со вздымающимися башенными кранами и серыми бетономешалками, а вот мы уже проезжаем пустыню, оливковые рощи, каменную стену сухой кладки, возле которой пасутся ослики, холм, по травянистому склону которого пастух ведет стадо черных коз: ожившие сцены из Библии. Я будто путешествую во времени и пространстве, попадая то в эпоху древних пророков, то в сегодняшнее время.

Спустя двадцать минут панорама сужается, да и время перестает мелькать, как в калейдоскопе; мы проезжаем по пригороду, затем, поворачивая, поднимаясь, спускаясь, останавливаясь, снова трогаясь с места, в конце концов оказываемся в современном Иерусалиме. Автобус притормаживает у Масличной горы, возвышающейся над старым городом. На тесных улицах автомобили стоят в заторах, моторы ревут, водители сигналят и перекрикиваются из кабин, мопеды и мотоциклы подрезают заблокированные автобусы, пешеходы, рискуя жизнью, пробираются вдоль стен прямо по проезжей части – здесь нет тротуаров. На ум приходит единственное: «Каждый сам за себя!»

Когда мы выходим из автобуса, на плечи сразу наваливается удушающая жара. Мы проходим в тенистый сад. Поскольку мы как раз сейчас идем по Масличной горе, я, разумеется, не могу ее видеть. Конечно, это огорчает, зато я любуюсь раскинувшимся передо мной Иерусалимом.

Наконец-то…

Вздымаются толстые, мощные крепостные стены из камня охрового цвета, смотрятся как предназначенные больше для устрашения, чем для защиты, – знак того, что опасность еще существует. Хотя раскинувшиеся внизу лужайки, цветочные клумбы, кустарники, деревья обрамляют крепость, словно ларец с драгоценностями, она все равно кажется грозной и зловещей. Величественный Иерусалим не раскрывается, а замыкается в себе. Всегда настороже, недоверчивый и подозрительный, он отвергает, а не встречает. Прилепив крепостные стены прямо к скалам, словно не позволяя приближаться к себе, он настолько угнетает путника, что тот, даже оказавшись на улочках города, продолжает ощущать этот изначальный страх. Строительные работы, предпринятые Иродом Великим, а затем Сулейманом Великолепным, который воздвиг стены, очертившие границы Старого города, словно замкнули Иерусалим в самом себе; Саладин запечатал Золотые ворота, через которые вошел Иисус и через которые, согласно Писанию, в Иерусалим войдет Мессия. Но сейчас Иерусалим, похоже, не восприимчив к идее мессианства, как и раньше, когда сначала царь Ирод, поддержанный римскими властями, потом императоры и султаны подавляли чаяния иудаизма. Над кровлями и террасами сияет Купол Скалы, как драгоценный бриллиант, роскошный, великолепный. Он поражает в самое сердце. Это нетленное золото, которое не стареет, не ржавеет, не тускнеет, свидетельствует о вечности, будто существует иное время, не то, что даровано нам, убогим созданиям из плоти и крови, будто сияние этого свода, дерзко полыхающего на солнце, вкупе с несокрушимостью тысячелетних каменных глыб заставляет нас смириться и почувствовать собственную ничтожность.

Впервые увидев Иерусалим, я и сам не понимаю, восхищаюсь я или его ненавижу. Он поражает. Меня волнует несоответствие между тем, каким он виделся мне до встречи с ним, и тем, каким предстает сейчас: действительно ли Иисус любил эту воинственную, угрюмую, неприветливую крепость?

Вид Иерусалима не соответствует его сущности. Я слышу шум, а не покой. Ощущаю агрессию, а не дружелюбие. Чувствую подозрительность, а не доверие.

Возможно, именно по этой причине Иисус долго медлил, прежде чем прийти сюда. Столь чувствительный к красотам природы, он предпочитал пасторальные долины, безмятежную озерную гладь, притягательность изумрудно-нежной Галилеи. Такое промедление доказывает, что он дорожил этими сельскими радостями и лелеял свое счастье. Он знал, что в Иерусалиме его ждут мучения и жестокая смерть. Этот город был его противоположностью. Но чтобы исполнить свою миссию, разве не должен был он передать свое послание именно отсюда? Барашки, гибискусы и пастухи не так нуждались в нем, как сильные мира сего, богачи, воины, торговцы из Храма…

Может, у меня разыгралось воображение? Мне кажется, что из-за крепостной стены доносятся крики, что под сводами неистовствуют возбужденные толпы, что дома заволакивает дым погребальных костров и, хотя солнце в зените, скоро наступит темнота… Конфликты, насилие, опасность, город раздирают противоречия, он вот-вот разлетится на куски. Реальность ли это или моя фантазия, но Иерусалим трагичен.

В последующие часы я ощущаю непонятную тревогу и беспокойство. До этого я воображал, что, увидев Иерусалим, сойду с ума от восхищения, но сейчас чувствую, будто мне бросает вызов некая враждебная сила. Но я не обвиняю в этом его, я обвиняю себя. Откуда этот страх?

Сперва мы отправляемся на еврейское кладбище, самое старое в мире. Повсюду тесаные каменные блоки, не зарытые в землю, а вытянувшиеся рядами прямо на песке; родственники здесь кладут на могилы камешки, а вот цветы – никогда. Все замерло. В прямом смысле – безжизненное кладбище. Сто пятьдесят тысяч могил. Шесть тысяч лет. Бесконечная смерть. Это поле некрашеных надгробных камней, выжженное солнцем, само превратившееся в огромный единый минерал, являет собой невероятно тягостное зрелище, особенно когда я представляю себе сваленные здесь кости. К тому же Гила рассказывает, какие несчастья выпали на долю этих трупов: их выкапывали, перемещали, клали на прежнее место, да и по сей день кладбище подвергается разграблению. Согласно Книге пророка Захарии и древнееврейской традиции, именно эти мертвые воскреснут и восстанут первыми, когда Мессия, прежде чем войти в Иерусалим, поднимется на Масличную гору. Отсюда начнется искупление. Мой взгляд скользит по каменной кладке, которой прочно заделали входные ворота, по этому застывшему в вечном оцепенении некрополю, и меня одолевают сомнения…

Но раздумывать над тем, что меня окружает, некогда: грозные сторожа велят нам уходить.

Мы спускаемся по склону к Гефсиманскому саду, месту моления Иисуса в ночь ареста. У скалы, где он предавался размышлениям, возвышается церковь Всех Наций, – как это обычно, увы, и бывает, она своим присутствием разрушает евангелическую атмосферу, которую должна была бы сохранить. Эта церковь, которая также носит название Базилика Агонии Господней, сооружена на месте более ранних церквей по проекту