что не увиделась с Ребеккой Босман, – а вдруг пришлось бы объяснять, почему по золотому платью расползся влажный кружок. Она идет домой длинным путем, желая побыть наедине с мыслями, и чтобы никто в семье не заподозрил, что она сотворила.

Город уже давным-давно проснулся: витрины лавок открыты, торговцы Амстердама вовсю выкладывают товар. Город гордится чистотой, метла и тряпицы служат свидетельством безупречной морали – или, по крайней мере, усилий, чтобы оной добиться.

Тея бредет мимо идеальных веранд, сверкающих окон, дорожек без следа грязи. «Здесь нет греха!» – заявляют дома и улицы. Она задерживается у галантерейного магазина, разглядывает шелка и хлопок, мареновые [11], шафрановые и черные ткани, разложенные на белых досках, чтобы подчеркнуть глубину цвета. Торговец сыром медленно выкатывает на витрину тяжелые головки выдержанной гауды, похожие на огромные солнца, переставляет их с легкой улыбкой, словно приглашая прохожих сыграть в игру, правила которой известны ему одному.

Неужели никто, совсем никто не понимает, что сделала Тея? Неужели они не видят, как светятся ее глаза? Торговец сыром поднимает краснощекое лицо и заметно вздрагивает при виде Теи. Сквозь стекло трудно понять, подпрыгнул он так лишь потому, что просто увлекся и Тея возникла перед ним будто из ниоткуда, или же дело в том, что он никогда не видел ей подобных? Что так откровенно выдает его шок – добродушное любопытство, подозрительность, страх?

«Да не собираюсь я красть твой сыр», – думает Тея и быстро отворачивается, не желая, чтобы ее разглядывали, не желая, чтобы новые мысли о мастерской театра омрачились старой тревогой.

Мимо снуют служанки, безразличные, закутанные в шарфы, с пустыми корзинками в руках, они направляются на рынки, чтобы купить самую лоснящуюся камбалу и свежего мерланга, только что выловленных из ледяного моря, или наисочнейшую свеклу, чтобы праздные хозяева жевали ее и все равно жаловались. Тея продолжает бродить по улицам, погруженная в свои мысли.

Она верила, что после такой близости, такого проявления доверия будет чувствовать легкость и счастье. Она занималась любовью с Вальтером, она больше не девственна. Кто‐то назовет подобное безобразием, но для нее это истинная помолвка. Но прекрасное утро, где были одновременно воссоединение и новое начало, приняло странный оборот, и виной всему – кукла. Канал, ведущий к Херенграхт, такой знакомый, вдруг изменился. Вода подо льдом кажется глубже, фасады – менее приветливыми, а их окна – огромными и пустыми. Тея нащупывает миниатюрного Вальтера в кармане и сворачивает к дому, но не может удержаться и оглядывается через плечо, выискивая в лицах амстердамцев намек на неестественное, неприязненное внимание.

Просто быть того не может, чтобы кто‐то прознал о ней и Вальтере – чтобы кто‐то за ними следил. Тея не понимает, что происходит и на мгновение задумывается, не швырнуть ли миниатюру на лед. Кукла ранила и оскорбила ее любимого, и Тея понятия не имеет, зачем она вдруг появилась на пороге дома. Должно быть, Вальтер и правда ее не делал. Как он сам говорит, он художник многих цветов. А не единственной кисточки, обмакнутой в красный.

Они говорили о совместном жилье, они видели друг друга обнаженными. Но теперь Вальтер вернулся к работе и пишет свои декорации, будто ничего не произошло. У Теи болит низ живота, и сердце словно застывает в груди. Она любит Вальтера, тут никаких сомнений. В том, что он любит ее, – тоже. Он желает на ней жениться – чудесная истина! – и по крайней мере в одном тетя Нелла права, в Амстердаме брак – это все. Их помолвка – знак не только влечения Вальтера, но и его веры в Тею, готовности сорвать с их будущего покров тайны. Однако Тее хочется остановить время ненадолго, забиться в провал, как кролик ныряет в нору, и подумать обо всем, что произошло утром.

Она касается своего миниатюрного возлюбленного, ощущает в крохотной фигурке силу. Но как знать, может, это лишь потому, что она так крепко любит его настоящего и выплескивает чувства на его образ? В конце концов, это всего лишь кукла. И все же Тея чувствует, что ее нельзя выбросить – пока нельзя, откуда бы она ни появилась. Тея уберет Вальтера под замок в маленькую шкатулку, которую хранит под кроватью, а ключ от нее всегда носит на шее. Тея защитит его от тети, отца и Корнелии, пока не наступит подходящий момент.

Добравшись до входной двери, Тея глубоко вздыхает, чтобы спрятать этот неповторимый день поглубже, стереть с лица секрет, который хранит ее тело. Но когда она входит в холл, одна мысль не дает ей покоя. Если миниатюру создала не она и не Вальтер, тогда чьи же руки вылепили ее в этом городе тайн?

IX

Ужин они начнут с яичных фриттеров с фенхелем из теплицы и укропом с рынка. Затем – курица, завернутая в копченый бекон, с мускатным орехом, шафраном и соусом из белого вина. Следом будет подана оленина, которую дополнит холодный каплун в лимонном соке. На этот пир горой уйдет немало гульденов, семья не в состоянии себе этого позволить, но Якоб ван Лоос должен понять, что Брандты умеют принимать гостей, и ключ к этому – стряпня Корнелии.

– И я подумала, – говорит служанка, собираясь на овощной рынок за день до визита Якоба, одновременно смущенная (расходы!) и в то же время вправе (такой повод!), – что приготовлю савойской капусты на испанский манер.

– А к ней подают маринованные четки? – интересуется Нелла.

Корнелия остается невозмутимой: когда она задумывает какое‐то блюдо, насмешки летят мимо ее ушей. Стол украсит знаменитое печенье с корицей от Ханны и Арнаута Мааквреде (безвозмездно, но Арнауту – ни слова). Отто сходил к виноторговцу, которого знал по работе клерком в ОИК, и выторговал три каменных кувшина бордо, которое переправляли в Швецию. Дом перерыли в поисках лучших резных стульев и кушетки. На стены гостиной повесили уцелевшие картины, расстелили на полу самый дорогой ковер. Отто приволок дров. Нелла взбила подушки. С утра и до самого ужина Корнелия занята на кухне и сражается с каплунами.

Что касается Теи, то единственная ее задача – это упражняться в игре на лютне. И еще – надеть лучшее платье из рубинового дамаста [12], сшитое, когда ей было пятнадцать, и нынче, как она считает, короткое в рукавах. И все же она юна и красива. Когда Корнелия поднимается наверх, чтобы заплести кудри Теи в две толстые косы и подвязать черными лентами, спустя от силы десять минут девушка уже