чете Сухомлиновых. Ему удалось уговорить молодого эмира передать ему большой участок «безводной местности для превращения её в нечто плодоносное». Чтобы найти на это средства Андроников стал собирать «компанию на акциях». Прежде всего, Андроников сделал участником предприятия самого эмира, сделавшего взнос в несколько десятков тысяч рублей. Внесли свою «лепту» и некоторые из великих князей. Вербуя акционеров, Андроников широко использовал имя Сухомлинова, уверяя, что «и жена военного министра акционерша, а министр сам на днях приезжает» [172, с. 259].

Сухомлинов действительно явился в Ташкент, да ещё и встретился с князем, чем высоко поднял его реноме. Далее генерал отправился в Бухару, где 24 марта 1912 г. посетил Сеид-Мир-Алим-хана. Эмир подарил Сухомлинову (для его супруги) большую брошь с бриллиантами [113, с. 198, 206].

Был ли у них разговор о проекте М. М. Андроникова неизвестно. Но через неделю, 31 марта 1912 г. правительство эмира подписало концессионный договор, предоставлявший Андроникову право пользоваться всей свободной водой реки Кашкадарьи и землей (25 тысяч десятин) в Каршинской степи, к северо-востоку от предполагаемой станции Кассан будущей Бухарской дороги. Условия договора были чрезвычайно привлекательны для князя: арендная плата была очень низкой, кроме того эмир брал нас себя расходы, связанные с предварительными изыскательными работами. Несмотря на это Андроников вскоре отказался от концессии, мотивировав это «недостаточной выгодностью предприятия». Как считал советский автор, отказ произошёл «из-за решительного сопротивления со стороны бухарского дехканства» [155, с. 9–10].

Разумеется, местному населению не могло понравиться, что воды Кашкадарьи будут использовать чужаки. Однако вряд ли дехкане сумели бы помешать исполнению воли эмира. На наш взгляд эта концессия стала просто не нужна Андроникову, поскольку была ему необходима не сама по себе, а как часть более крупной комбинации.

Как мы полагаем, предприимчивый князь изначально не собирался превращать безводную степь в цветущий сад. Но как руководителю крупного ирригационного проекта ему было проще получить разрешение на железнодорожное строительство в этой местности – в 1912 г. Андроников пытался вырвать из рук А. Н. Ковалевского права на проведение Бухарской железной дороги. И такая возможность имелась. В апреле 1912 г. МИД дал заключение о том, что, поскольку магистраль идет по территории суверенного государства – Бухарского эмирата – концессию должен дать его правитель. Надеясь на благосклонность Сеид-МирАлим-хана, Андроников выдвинул свой вариант направления Бухарской железной дороги, альтернативный проекту Ковалевского. Андроников вкупе со своим постоянным партнером М. Н. Ермолаевым предлагал прокладывать рельсы магистрали по линии Самарканд – Карши – Термез. То есть через Каршинскую степь, где у него уже было арендовано 25 тысяч десятин. Однако строить по маршруту Андроникова было труднее. Поэтому в сентябре 1912 г. особая комиссия, рассматривавшая все предложения, выбрала проект Ковалевского [188, с. 962–964].

Теперь орошать Каршинскую степь необходимость отпала и Андроников, как уже говорилось, от концессии отказался. Но активную деятельность в этом регионе князь продолжил. Когда Сеид-Мир-Алим-хан прибыл в марте 1913 г. в Петербург, Андроников добился от эмира согласия на предоставление ему в концессию 86 тыс. десятин земли в Каршинском бекстве – по линии проектируемой железной дорогой Ковалевского. Об орошении уже речь не шла. 11 июня 1913 г. правительство эмира отдало Андроникову сроком на 99 лет 80 тыс. десятин земли в Каршинском бекстве «для культуры сухого земледелия и др. сельскохозяйственных и промышленных целей» [155, с. 10].

В том же 1913 г. Андроников заключил контракт уже с правительством Хивинского ханства по приобретению земли для орошения («дача Лавзан») [166, с. 167]). И (вот совпадение!) тоже по направлению проектируемой железной дороги. Речь идет о магистрали Александров-Гай – Чарджуй (из Саратовской губернии в Среднюю Азию), вопрос о которой активно обсуждался в российских верхах. В своё время за её проведение ратовал ещё С. Ю. Витте. В 1911 всеподданнейший доклад о необходимости её строительства подавал командующий Туркестанским военным округом А. В. Самсонов. В 1913 г., когда этот вопрос вновь привлёк внимание Николая II, Сухомлинов сопроводил доклад Самсонова благожелательными комментариями [155, с. 14].

В чем же был смысл среднеазиатских проектов Андроникова? Что он замышлял? Помешать прокладке железных дорог к границе с Афганистаном? Дорого продать их строителям права на использование территории своей концессии? Во всяком случае, получение прибылей от сельского хозяйства для князя стояло явно не на первом месте. Тем более что ирригационное предприятие в Хиве было начато «с трудом», а летом 1915 г. Лавзан захватили туркмены и «дача» практически исчезла [166, с. 167].

Как вариант можно ещё предположить, что эти начинания были прикрытием для сношений Андроникова «с лицами, которые под видом коммерсантов приезжали к нему» [104, с. 394], а также способом для легализации его доходов. Ведь состояния князь не имел, но жил широко: он давал много «на чай», делал подношения и подарки нужным людям; у него всегда кто-нибудь обедал. Причем временами «у него были большие деньги, временами он был без денег» [104, с. 395]. Наличие у него средств князь в 1917 г. как раз и объяснял следователям тем, что по оросительному предприятию имел «соглашение с банком и кредиты», «соглашение, что я в этом деле участвую и получаю» [103, с. 10].

Какой именно банк был щедр к нему, Андроников не сообщил. Вероятнее всего речь идёт о Русско-Азиатском банке, куда князь по данным С. П. Белецкого «проникал» [104, с. 395]. Кстати, один из руководителей названого финансового учреждения, А. И. Путилов, был, как указывает Д. И. Стогов, давним приятелем Андроникова и его деловым партнером в хивинском ирригационном проекте. Протекцию Андроникову также оказывал И. И. Фрюлинг, глава Ново-Ургенчского филиала Русско-Азиатского банка [166, с. 167].

Приобретению Андрониковым земельных площадей в Хиве (как и в Бухаре) содействовал, по сведениям С. П. Белецкого, и Сухомлинов [104, с. 393]. Однако источником информации для Белецкого в данном случае служил сам Андроников, а князь был склонен к тому, чтобы преувеличивать тесноту своих связей с министрами, поскольку это способствовало распространению слухов о его влиятельности. Скорее всего, Сухомлинов не просил за Андроникова ни хивинского хана, ни бухарского эмира, ни кого-либо ещё. Просто князь, которого генерал в своих воспоминаниях сравнил с хитроумным героем Гоголя Чичиковым, в необходимом случае намекал, что действует от имени министра. И ему верили на слово, поскольку знали о его тесном общении с Сухомлиновым.

Чтобы чаще видеться с военным министром Андроников брал ложу в театре и приглашал туда Владимира Александровича [145, с. 380]. И тот, несмотря на специфическую репутацию князя, приходил. По статусу генерал должен был брать самые дорогие места на спектакль. А денег у него было в обрез: приходилось оплачивать лечение супруги в сантории Горбио на