На мое счастье, Гришка учился не в нашей школе (папахен не стал переводить его в конце учебного года), так что днем я от него отдыхал. А потом случился ковид, всех нас перевели на удаленку, и мое счастье кончилось. Меня заперли в одной клетке с крокодилом. Я закрывался на ключ в своей комнате, выходил только вечером, когда мама и Пингвин возвращались с работы. Надо было делать уроки, но я почти все время зависал в Dead Rising 4. Тупая игра, почти никакого сюжета, зато до фига прикольного навороченного оружия, какого нет в жизни, – нажмешь спуск, и от зомби, которые бродят по улицам толпами, только кровавые ошметки летят. А можно просто давить их машинами (как тот террорист в Ницце). И я крошил, давил с остервенением. Но это только на мониторе. Будь у меня в жизни «ледяное улучшение», от которого зомбаки мгновенно замерзают и взлетают на воздух целыми стаями белых ледяных статуй, я бы заморозил Гришку, чтоб он вспорхнул, ударился о потолок и рассыпался на мелкие осколки…

А в жизни, хочешь не хочешь, приходилось время от времени выходить из убежища. Природу до сих пор еще не отменили. В первый же мой выход из убежища Гришка спер ключ, который я сдуру оставил в двери, и стал запирать меня снаружи. Я терпел, сколько было мочи, но в конце концов посылал ему эсэмэску: SOS (такой он, скотина, придумал ритуал!). На крики не реагировал. Получив послание, Гришка распахивал дверь и объявлял:

– Таможенный досмотр. – Потом спрашивал официальным тоном: Что провозите – кало или ссаки?

Дерьмо он почему-то именовал деликатно, а слово «моча» или не было ему известно, или он считал, что продукт не заслуживает эвфемизма. Всякий раз (с постоянством идиота!) сообщал прейскурант:

– Таможенная пошлина: ссаки – пять щелбанов, кало – десять. За попытку обмана – штраф десять щелбанов.

Однажды я захотел обмануть, сказал: «ссаки», и Гришка отвесил мне двадцатку – десять пошлины и десять штрафа. Он (дебил!) стоял у двери туалета, слушал: журчит или не журчит. Скучал. Развлекался как только мог. Видать, надоедают даже бесплатные порнушки, если смотреть их в режиме 24/7. Как-то он оставил дверь своей комнаты открытой, и я, проходя мимо, мельком увидел на мониторе такую мерзость, что зарекся вообще когда-либо совать нос в его логово. Я дошел до предела и был готов на все. Спасло меня только то, что Пингвина вытурили с работы под предлогом ковида, и он постоянно торчал дома. При нем Гришка немного присмирел.

А потом отменили локдаун, он вырвался на свободу и начал зависать неизвестно где. Уходил с утра будто в школу, а возвращался поздно вечером. Иногда и ночью его не было. Пингвин бушевал, мама его успокаивала:

– Чего ты хочешь, он сейчас как раз в том возрасте, когда подростки стремятся к самостоятельности…

И прочее бла-бла-бла с сайтов помощи родителям трудных подростков. Перебесится, мол, и все войдет в норму. Днем будет трудиться в поте лица в каком-нибудь банке или офисе, вечером тусоваться в приличном клубе, а еще лучше – глазеть вместе с папашей в ящик. Пингвина психологические советы не утешали.

– Боюсь, свяжется с дурной компанией, а там и до тюрьмы недалеко.

Он боялся! (Ха-ха-ха!) Да Гришка уже тысячу лет назад связался с плохими парнями. Непонятно, почему Пингвин и мама этого не заподозрили. Взрослые вообще узнают все последними. У Гришки наколки на обеих руках. Это, конечно, ничего не значит – тату есть у всех (у меня пока нет). Но по Гришкиным клеймам было видно сразу – это не тату, а именно наколки. Я однажды забыл про осторожность и спросил про татуировку на руке:

– Это у тебя что? Кальмар?

Он даже не особенно окрысился. Отвесил подзатыльник и буркнул:

– Не знаешь – не спрашивай.

Он вообще перестал меня тиранить. Нашел другие развлечения, а мелкие издевательства подкидывал время от времени просто по привычке. И даже рассказывал, чем занимался во время своих ночных отлучек. Хотелось похвастаться, а, кроме меня, никого под рукой не было. Однажды зазвал в свою комнату и показал пистолет. Я спросил:

– Зачем тебе? Ночью прохожих на улице грабить?

Он усмехнулся снисходительно, будто говорил с дошкольником:

– Я такой мелочовкой не занимаюсь. У нас дела покруче…

Прямо ни разу не признался, чем промышляет (ясный перец, остерегался!), балаболил только намеками. Он, ширли-мырли, в авторитете в одной банде, чуть ли не пахан, руководит операциями – дурь, оружие и все такое… Врал, конечно. Я уверен, он у них на побегушках, пришей-пристебай. Правда, деньги у Гришки появились. Он мне цепь золотую показывал, которую на шее носят (дома, само собой, снимал и прятал!), навороченный телефон, новый ноутбук, часы… «Эх, я бы тачку купил, мерс или бумер, – говорил, – но родаки вонять будут: где взял? откуда деньги? Дома запрут». Насчет «мерседеса» он, конечно, заливал – я все же не доверчивый идиот, сразу понял: понтярит. Но жигуль, думаю, вполне мог купить. Меня, в общем-то, не удивило, что Гришка стал хоть и мелким, но бандитом. Бандитенком… Он всегда был плохишом. Мне не нравилось, что он делится со мной своими секретами (знал, гад, что не заложу!), я долго потом после этих разговоров чувствовал себя замаранным.

В один прекрасный день (вот уж реально прекрасный!) он пропал. Не пришел ночевать. Не объявился на следующий день. И в следующую ночь. И день спустя. Мобильник сообщал, что абонент не отвечает или находится вне сети. А потом вовсе замолк. Пингвин забил хвостом: ах-ах-ах, с сыночком случилось что-то нехорошее!

– А ты не думаешь, что он попросту сбежал из дома? – спросила мама. – Мальчик решил начать самостоятельную жизнь. Ему надоели наша опека и наши нотации…

(Нотации?!! Никто из них ему даже слова не сказал в укор!)

– Нет, я уверен, что он в беде, – бубнил Пингвин.

Не стану рассказывать, как он искал Гришку. Полиция, больницы, морги, «Фейсбук»[2], «ВКонтакте», «Твиттер», портреты на столбах и заборах: «Пропал мальчик…» Я был уверен, что Гришка наконец доигрался, и его, вернее всего, нет в живых. С Пингвином своими догадками не делился. Он не поверил бы, а главное – уже не мог ничего изменить. Я кайфовал от забытого чувства безопасности и переключился с постылой игрушки Dead Rising на «Мир танков» (классная игра!).

Нашел Гришку не кто иной, как я. В таком месте, куда ни один взрослый никогда не заглянет. Я не искал его специально, а просто рылся в «ТикТоке» в поисках чего-нибудь интересного. А нашел то, чему сперва не поверил. После видоса с маленьким щенком, скачущим верхом на петухе, мелькнул ролик: мигранты стебаются над нимом (ненавижу, когда издеваются над слабыми!). А нимы меня просто не интересовали от слова совсем.

Когда несколько лет назад на улицах стали появляться фигуры с бледными, восковыми рожами, пустыми взглядами и неуклюжими движениями, то есть нимы, кто-то из пацанов сказал: это зомби. Я не поверил. А он мне: «Ты же знаешь, как их называют по ящику? Реанимированные. Короче, "оживленные". А на улице сократили до "реанимов" или просто "нимов"».

Ну и что? Логики нет. Мало ли кто неуклюжий. Старики, скажем, и старушки. Тоже не шибко румяные и медленно ковыляют по улице, едва передвигая ноги… Но их почему-то никто не называет зомбаками. Потом, правда, я убедился, что тот пацан был прав: нимы – это действительно зомби. Но какие-то недоделанные. Совсем не похожие на настоящих. Я-то знаю – зомбаков вижу чаще, чем соседей по лестничной площадке. Игр с ними, наверное, целая сотня – плюс столько же фильмов. Так вот, реальные живые мертвецы должны быть наполовину разложившимися и перемазанными в крови, скалить зубы, рычать и гоняться за людьми, чтобы сожрать. А нимы просто тупо и молча делают что-нибудь полезное. Вперемешку с мигрантами копошатся на улицах – кладут плитку, красят заборчики, копают… Короче, трудятся. Ничего интересного. Я их в упор не вижу.

Поэтому я вначале проскочил ролик с нимом и мигрантами и перешел к рыжей девчонке, которая кривляется и поет «Психушку» (такое мне тоже не особо нравится). От «Психушки» перешел к девчонке, которая кривляется и варит пельмени, но что-то заставило меня вернуться назад. Какой-то парнишка c идиотским ником Android#$%^#$ заснял, как азиаты в оранжевых робах и нимы в синих