Мальчишка шагов на пятьдесят опережал спецназовцев, топавших сплоченной группой. Сельчане ломились за ними в прежнем порядке: мужики – впереди, женщины – в арьергарде. Спецназовцы сосредоточились у ворот Станции, окруженной бетонным забором. Собственно, самих ворот давно не было – Жила Калашников подсуетился и сдал их в металлолом, – остался лишь проем, по обе стороны которого на стене намалевано предупреждение «Свалка мусора запрещена».

– Стойте, – приказал Поддубный. – На территорию не соваться. Харченко, останешься здесь, присмотришь за ними.

Спецназовцы в боевом порядке вступили на двор, заваленный кучами хлама и мусора: битым кирпичом, пустыми пластиковыми бочками с остатками неизвестной субстанции, был там холодильник без дверок, телевизор с разбитым экраном, дырявые ведра, несколько бетонных плит, сваленных кое-как одна на другую, и прочая дрянь, не стоящая упоминания. Все на виду. Во дворе прятаться негде. Бойцы, рассредоточившись, двинулись к дверям основного здания. Как только они скрылись, толпа поперла во двор. Знали, что Сенька не станет палить по односельчанам. Случайной пули по традиционной русской беспечности не опасались.

– Стой! Куда? – заорал Харченко, но его смяли, отодвинули в сторону.

Матвей протиснулся во двор вместе со всеми. Он знал, где искать Сеньку. Впрочем, это знали все деревенские мужики. Каждый из них в отрочестве побывал, и не раз, в Пещере, или Дыре, как пацаны некогда прозвали известное только им потайное убежище на Станции. Естественно, знание о схроне передавалось от одного поколения другому и дошло до нынешней генерации недорослей, к которой принадлежал и Сенька.

Никому из взрослых, толпившихся во дворе Станции, даже в голову не пришло заглянуть в Пещеру, а тем более сдать мальчишку спецназовцам. Он, конечно, шпаненок, но свой, березовский… Матвей тоже не намеревался выдавать полиции маленького поганца, но застукать его в Пещере и надрать уши – дело святое. Он потихоньку отделился от толпы и сколь мог незаметно двинулся влево, вдоль главного здания к пристройке, где, как гласила легенда, в прошлом размещались лаборатории.

Он не был здесь тысячу лет. Ничего не изменилось. Даже мусора вроде не прибавилось. Комнаты, каморки и клетушки зияли пустыми оконными рамами, двери были сорваны с петель, полы замусорены обломками каких-то приборов, осколками лабораторной посуды, разодранными тетрадями и книгами, битыми бутылками, кучками экскрементов по углам. Идти надо было с осторожностью, чтоб не наступить на острый осколок или не вляпаться в свежее дерьмо, которое свидетельствовало о том, что Станцию посещали совсем недавно. Матвею даже на миг почудилось, что ему по-прежнему пятнадцать лет и жизнь только начинается.

Он прошел по коридору мимо ряда дверей и свернул в заветную каморку, где находилась Пещера: пролом в стене – дыра или лаз, через который можно протиснуться в узкую щель в виде буквы «Г». Взрослому туда не пробраться. Перекладина «буквы» расширялась, образуя подобие небольшой пещеры (что и дало название схрону), и заканчивалась тупиком. Догадаться, как образовался этот замечательный разлом, пацаны не могли, но их это не парило. Неписаное правило запрещало гадить и мусорить в самой Пещере.

Матвей заглянул в лаз, хотя знал, что увидеть, скрывается ли кто-нибудь в боковой маленькой пещерке, невозможно. Зато услышал несколько голосов, доносившихся из темной глубины. Один взрослый, басовитый, и два молодых, хамских. Вот те раз! В Пещере прятался не только Сенька, но и Борис Николаевич. Матвей подивился, каким образом бесам удалось отыскать тайное убежище. Он прислушался.

– Кончайте базарить, – приказал голос Магардона.

– И то, – согласился голос Елизарки. – Дать ему пинка, пусть валит к чертям.

– Это ты, што ль, чушка, дашь поджопник? – по-блатному гнусавя, спросил голос Сеньки. – Да я тебя в упор не вижу.

Елизарка моментально завелся:

– За «чушку» ответишь.

Сенька, не вступая в обсуждение, потребовал:

– Пошли на фиг отсюда, без вас тесно. Кабана с собой заберите.

На что Елизарка ответил:

– Сам вали отсель, не то кабана натравлю.

– Ты меня кабаном не пугай. Я ему враз рога обломаю.

– А ежели тебя клыком на зуб взять?

– А ежели прикладом по рылу?

Магардон молчал. Очевидно, предоставил юным хулиганам выяснять отношения на понятном обоим языке.

– Тихо вы, – попытался унять их Матвей. – Услышат.

Но Сенька с Елизаркой вошли в раж. Слышно было, как они возятся в темной дыре.

– Отвали, чушка, стрелять буду.

Матвей ахнул приглушенно:

– Сдурел?! Себя рикошетом угробишь. Или Борька тебя на куски разорвет…

Судя по звукам, Елизарка взял на себя управление кабаном и притиснул Сеньку к стенке.

– Уй, блин! Ногу отдавил, – завопил Сенька. – Ну я тебе сделаю.

Несколько секунд спустя он на четвереньках – с автоматом в руке – вывалился из дыры, выскочил в коридор, и Матвей услышал, как он во весь голос орет во дворе:

– Эй, вы, полиция! Здесь свинья! Здесь!

Надеялся, должно быть, что оттянет общее внимание на кабана, а сам в суматохе сбежит. Матвей бросился к выходу из каморки, но спецназовцы, бежавшие навстречу по коридору, вернули его назад.

– Ты что здесь делаешь? Кто тебя пустил? – грубо спросил Поддубный.

– Я кабана нашел. Хотел вам сообщить, да вот парнишка опередил.

– Разберемся. Так где кабан? Там? – Поддубный указал на дыру.

Матвей кивнул. Теперь уж не скроешь.

– Тащи его оттуда.

Матвей вскипел:

– Как? Чай не поросенок, за ноги не вытянешь.

– Сам придумай, твой кабан, – нахмурился Поддубный. – Подмани как-нибудь. Или сам лезь в дыру.

– Туда хрен залезешь.

Суровый взгляд командира заставил Матвея унять гонор. Делать нечего, подчинился. Подошел к Пещере, нагнулся и позвал:

– Сосед, а сосед, выходи.

– С какого это рожна? – спросил из дыры Магардон.

Ответил Поддубный:

– С огромадного. Если не выйдешь, гранату брошу.

«Пусть бросает, – подумал Матвей, – все равно бесам бежать некуда. Борьку только жалко. Столько мяса зазря пропадет». В полный же голос сказал:

– Сосед, он гранату достал. Швырнет ведь не думая.

Вероятно, ложь прозвучала не слишком убедительно. Магардон отозвался, явно обращаясь не к Матвею, а к Елизарке:

– Слыхал? К врагам переметнулся, гнида, коллаборационист гребаный…

– Говорил я, людям нельзя верить, – отозвался Елизарка. – Этому паскуднику особо. Сто процентов предаст.

«Приплыл, – уныло подумал Матвей. – Даже глюки матерят».

– Гранату нельзя, – сказал он Поддубному. – Кабана попортите, а бесам – хоть бы хны, в одного из вас вселятся.

Он нагло лгал. Переселить беса из человека в животное относительно легко, а наоборот – из животного в человека – не так-то просто. Нужно, чтобы человек возжелал принять в себя демона и дал ему разрешение войти, однако Матвей надеялся, что Поддубному это неизвестно. Тот впрямь заглотил вранье не поперхнувшись.

– Не хотят выйти добром, заставим.

Он извлек из подсумка металлический цилиндр, чуть потолще школьного пенала, с винтовой крышечкой – вроде тех, что на флягах, – на одном из торцов. Матвей догадался, что это дымовая граната. Поддубный отвинтил крышечку, извлек спрятанный под ней шнурок, рванул его и тут же швырнул гранату в дыру. Было слышно, как она там шипит и мечется, отскакивая от одной стенки к другой. Из пролома повалил черный дым.

Через несколько секунд из Пещеры вылетел кабан. Спецназовцы расступились. Не то чтоб они струсили – пытаться задержать Бориса Николаевича было все равно что встать на пути мчащегося на высокой скорости автомобиля. Затем со двора донеслись испуганные вопли – кабан прокладывал себе дорогу в толпе. Спецназовцы потопали наружу.

Народ вперемешку со спецназовцами высыпал за ворота поглазеть издали на действия Бориса Николаевича. Вырвавшись на простор, кабан повел себя очень странно, словно принялся не к месту исполнять диковинный танец. Он крутился на месте, бросался то в одну, то в другую сторону и вновь вращался волчком. Можно предположить, что в это время происходило в его, так сказать, недрах. Демоны в панике боролись за управление Борисом Николаевичем, который и сам был до ужаса напуган и плохо поддавался внешнему – хотя правильнее было бы сказать, внутреннему – воздействию, тем более что команды поступали противоречивые.

Мест, подходящих для того, чтобы укрыться от погони, имелось катастрофически мало. Окрестности Станции были пустынны, к тому же справа – если смотреть, стоя в воротах, – ограничены рекой Бологой. Прямо напротив помещалась, как уже говорилось, Слобода, которая могла служить лишь временным убежищем. Где ни спрячешься, рано или поздно найдут. Позади Станции, примерно в полукилометре, виднелся небольшой