Шрифт:
Закладка:
В общем-то, было не столь уж важно, куда бежать: в Слободу или в рощицу. В любой безвыходной ситуации иногда открывается неожиданный выход. Но гордыня и вздорность заели. Главное, бесы не умели управлять Борисом Николаевичем в ручном режиме. Возможно, потому, что в ретроспективе вселение бесов в свиней было разовой акцией, к тому же насильственной…
Естественно, свидетели великого события не видели, что происходит внутри кабана, однако слышали доносящиеся из него крики и могли представить, как разворачивается невидимая снаружи драма.
Вероятно, Магардон направил Бориса Николаевича к Слободе.
– Ты что творишь? К лесу надо! – завопил Елизар.
– Прячемся в развалинах, – рыкнул Магардон.
– Раскомандовался! – провизжал Елизар.
Кабан при этом развернулся на месте и помчался в противоположную от развалин сторону.
– Куда попер! Назад гони, назад!
– Отвали! Я поведу!
– Водилка не выросла, чтоб водить!
– Борька, жми к лесу!
Затем от устного спора Магардон с Елизаркой, как водится, перешли на личности и кулаки, то есть завязалась самая банальная драка.
Фантастично, сколь долго Борис Николаевич терпел этот бушевавший в нем кошмар. Он был незаурядной и даже героической личностью. Если его выдающиеся достоинства никак не проявились в этом повествовании, то лишь потому, что он ни разу не имел возможности показать себя, будучи игрушкой во власти демонов. Неизвестно, прав ли был сельский ветеринар, полагавший, что Борис Николаевич болен психически, но бесовская распря окончательно снесла ему башню.
– И-и-и-и-и-и! – Борис Николаевич визжал будто двигатель суперджета, входящий в запредельный режим.
Вероятно, он был готов бежать куда угодно, лишь бы избавиться от того, что творилось у него внутри. Случайность расположила его головой к реке. Он сорвался с места и ринулся вперед, ничего перед собой не видя и не зная, что мчится к знаменательному месту на высоком берегу Бологи, которое в деревне именовали описательно: там, где Пашка утоп. В былые века, в мифические времена советской власти, некий тракторист вдупель пьяный уснул за рулем колесного трактора «Беларусь», а машина, направляемая рельефом местности, докатилась до означенного места и рухнула с высоты в воду, где и покоится по сей день. Тракториста достали из воды, откачать не сумели. «Беларусь» вытащить не удалось. Глубоко и неудобно тащить. Кабы он с противоположного, пологого берега скатился, не было бы проблем.
– Борька, стой! – закричал Матвей.
Но кабан мчался к обрыву, как одинокий лемминг…
Матвей, неизвестно зачем, бросился вслед за Борисом Николаевичем. Тому ничем нельзя было помочь. Бесы в нем продолжали бесноваться, не помышляя о том, что ждет их через несколько мгновений. Кабана трясло, шатало на бегу из стороны в сторону, то один его бок, то другой вспучивался и опадал, а позвоночник, вопреки анатомии, выгибался дугой. Только в миг, когда Борис Николаевич проскочил край обрыва и пересек грань, отделявшую твердь от воздуха, а сила тяжести потянула его вниз, к воде, Магардон и Елизар вдруг очнулись и поняли: их, запертых в кабане, как в кабине трактора, ждет участь легендарного тракториста.
Матвей, подбегая к краю откоса, услышал вопли бесов и успел увидеть, как черная кабанья туша ударилась о водную поверхность, взметнув на миг кольцо прозрачных сталагмитов, и пошла в глубину.
К тому времени, когда сельчане и спецназовцы добежали до реки, только круги на воде напоминали о катастрофе.
– Пипец котенку, – высказал общее мнение Кирюха, успевший отнять у Сеньки свой автомат.
– Как сказать, – молвил дед Велехов, пытаясь отдышаться.
Он тоже был здесь. Любопытство и амплуа местного летописца пересилили дряхлость и вынудили старца бежать, не отставая от народа. В отличие от древних хронистов, он считал долгом историографа наблюдать своими глазами события, о которых повествовал.
– Это как… ы-ха-а-а-а… сказать… ы-ха-а-а-а…
– О чем ты, дед? – спросил Поддубный.
– Дай… ы-ха-а-а-а… дух перевести.
Думается, многие из сельчан могли бы ответить на вопрос командира, но, признавая за старцем первенство, молчали. Восстановив кое-как дыхание, дед сказал:
– Свинья, конечно, не дельфин, но плавать горазда. Ныряет почище утки, метров на десять вглубь.
– Быть не может.
– Отчего же? Дыхание задерживает.
– Понятно, – сказал Поддубный и отдал приказ: – Смотреть в оба!
Люди на краю обрыва напряженно вглядывались в воду, ожидая, что на поверхность вот-вот вынырнет массивная ушастая башка Бориса Николаевича. Время шло, а на речной глади не всплыли ни ухо, ни рыло, а голова тем более.
– Дед, сколько он там просидит? – спросил Поддубный.
Старик задумался.
– Кто ж знает. На чемпионатах он не выступал.
Время шло. Кирюха посмотрел на свои командирские.
– Ого! Даже человек бы столько не выдержал. Видать, все же пипец котенку.
«Пипец всему», – подумал Матвей. Власти, авторитету, богатству. Семье. Изменщица Лариса стояла неподалеку, старательно делая вид, что не замечает мужа. Все – и плохое, и хорошее – ушло на дно вместе с Борисом Николаевичем. А худшее еще впереди. Всяк, кого Матвей притеснял, кого обидел, кого обобрал, над кем надсмеялся, попомнит ему теперь. Каждый лягнет, каждый плюнет в глаза. Быть ему до скончания века изгоем и отщепенцем. Каково это – из князей да в грязь? Хоть бросайся в воду вслед за кабаном. На одно лишь оставалось надеяться – примчится скорая, налетят санитары, скрутят, наденут смирительную рубашку, запихнут в санитарную карету и увезут в районную психушку, где доктора сделают укол и морок рассеется. Зловещая психушка, которую Матвей прежде до смерти боялся, виделась теперь убежищем, желанным пристанищем, чуть ли не родным домом. «Надо только продержаться, пока приедут, – убеждал себя Матвей. – Потерпи…»
Не приехали, и он постепенно стал понимать, что абсурдные перипетии не наваждение, а происходят в текущей реальности. Так ли это, спросить не у кого, хотя вокруг толпится народ. Он подошел к Поддубному.
– Товарищ командир, кабан впрямь был или мне чудился?
Поддубный нахмурился:
– Я, по-твоему, за коим бесом сюда приехал?
– Не знаю, – сказал Матвей.
– Не знаешь, так не задавай глупых вопросов, – сурово молвил командир.
Он был прав. Глупо вопрошать о пустяках, когда не знаешь, не сознаешь, что с тобой происходит. Матвей представить не мог, что перемена в его жизни свершится так просто и быстро. Он не был к ней готов. Не знал, радоваться ли избавлению от бесов или печалиться, что вместе с ними исчезнут почет, богатство, исполнение любых желаний и прочие блага сказочной действительности, которая стала для него обыденностью. Позже к нему придет страх: а не ждет ли его наказание за союз с бесами? Будет ли его судить земное и горнее начальство? И что присудят?
Но самой большой неожиданностью, удивившей его, было сожаление о Борисе Николаевиче. Поистине, какие чувства может испытывать человек к опрокинутой на бок хрюкающей бочке литров эдак на двести пятьдесят, обросшей железной черной щетиной? Никаких, если он не свиновод. Однако Матвей испытывал. Покойный Борис Николаевич был добродушный парень, непритязательный, покладистый, довольный жизнью и питанием и не подозревавший, что его откармливают для забоя. Случай свел его с Матвеем, их сблизили общие испытания, и Матвей печалился о том, что пропал Борис, почитай, зазря. По уму, если б его забить, мяса и сала вышло бы центнера полтора чистым весом. Может, даже больше. Мысль была не слишком справедливой по отношению к товарищу по страданиям и борьбе, герою-камикадзе, но нельзя забывать: как ни печально, но свиньи именно затем созданы, чтобы мы их резали и ели.
Матвей зажил как прежде. Иногда он строит предположения о том, что сталось с бесами. Может, спокойно живут себе в воде, на воле, питаясь раками и рыбой. Ведь описано у Пушкина, что бесы обитают в море. Так почему бы им не обосноваться в реке? Питание, правда, скудновато: живности в Бологе осталось немного.
Или, скажем, вселились они в какого-нибудь окунька… Нет, вряд ли оба в одного. Наверное, каждый нашел для себя персонального, если рыбные ресурсы позволили. Что, интересно, произойдет с рыбаком, который выловит рыбешку, инфицированную бесом? Кто попадется на крючок первым: Елизарка или Магардон? Сам-то Матвей как прежде
