Она любила рисовать. Может быть, она с красочной палитрой стояла у мольберта. Эта мысль принесла мне некоторое утешение, но тут же воспоминание о ее неопрятной спальне и запахе грязных простыней ударило меня как холодный сильный ветер. Я представил ее последние дни в обществе жестоких, неласковых отца и бабушки. Дали ли они ей утешение и любовь в последние часы ее жизни? Нет, вряд ли. В них не было ни капли доброты. Мое сердце разрывалось от горя, я едва мог дышать.

Потом на меня снова обрушилось чувство вины, и я содрогнулся. Я должен был быть рядом. Она наверняка думала, что мне на нее плевать. Что я ее бросил. Ведь я в самом деле ее бросил и ненавидел себя за это. Я так и сидел, отвернувшись к стеклу, чтобы никто не видел, как я плачу.

Поев, я впал в оцепенение. Я снова смотрел на облака, думал о Мелани Браун и ее работе о самолетах, исчезнувших над Бермудским треугольником. Куда они пропали?

Я вспомнил наши многочисленные разговоры о ее жизни в Оклахоме и чувстве вины из-за смерти матери. Как это было нелепо, что я сидел в кресле напротив нее и рассказывал ей, как справляться с эмоциями, а теперь был полностью разбит смертью тети и не знал, как справиться с собственными проблемами.

Кто я такой, чтобы давать другим советы? Я мошенник.

Когда я вернулся домой, в холодильнике и шкафах не оказалось никакой еды, так что мне пришлось воспользоваться кредитной картой и купить кое-что из необходимого в супермаркете. Я вздохнул с облегчением, когда оплата прошла, потому что был уверен, что вышел за кредитный лимит, учитывая стоимость билета на самолет.

В тот вечер я не мог оставаться один в квартире, поэтому отправился на долгую прогулку. Несколько часов я бродил по улицам, вспоминая тетю Линн и прекрасную жизнь в Аризоне, которую она мне подарила. У нас не было много денег. Мы были средним классом, но это был рай по сравнению с той жизнью, где был отец-алкоголик, брат-наркоман и жестокая, равнодушная бабушка.

Я пытался напомнить себе, что когда-то все было не так ужасно. Когда мама была жива. Я с тоской вспомнил, как однажды она обмотала мои зимние ботинки пакетами для мусора, чтобы я не промочил ноги, потому что мы не могли позволить себе новую обувь. Она закрепила пакеты скотчем, а потом поцеловала меня в макушку. В тот день я чувствовал себя любимым.

Но потом ее не стало, и никого не волновало, промокнут ли у меня ноги. Пока не появилась тетя Линн.

Опустив голову, я шел от промышленного сектора, где жил, куда-то на запад. В какой-то момент я наступил на битое стекло и вырвался из своих гнетущих мыслей. Оглядевшись, я понял, что оказался в заброшенном районе. Повсюду, куда бы я ни посмотрел, были граффити. Автомобили на обочинах стояли без шин, окна в жилых домах были разбиты или заколочены. Я услышал сердитые голоса людей из этих ветхих домов, быстро развернулся и пошел обратно.

Образ этой нищеты и убожества еще долго стоял у меня перед глазами, вгоняя в уныние, особенно после того, как я побывал дома и обнаружил, что там почти ничего не изменилось. Отец по-прежнему был тем агрессивным алкоголиком, который убил мою маму в аварии, сев за руль пьяным, и сел за это в тюрьму. Бабушка по-прежнему была холодна и безразлична. Тетя пыталась помочь им, но не справилась. Как не справилась и мама. Сколько пациентов пришли ко мне из-за проблем, корни которых уходили в тяжелое детство, жестокое воспитание или острую нехватку денег? Бабушка всегда закрывала глаза на пьянство отца. Она винила в этом нашу бедность.

Я никогда этого не понимал. Разве мы не были бы менее бедны, трать он поменьше денег на выпивку?

Мой брат попал в тюрьму за кражу со взломом. И снова бабушка видела причину его преступного поведения в том, что мы были бедны и он впал в отчаяние. Я винил в этом наркотики, но вместе с тем понимал, что это порочный круг. Он подсел на наркотики, потому что был подавлен и не видел никакой надежды. Он знал только нищету и невнимание, а я был спасен от всего этого.

Почему я? Почему мне повезло?

Может, поэтому я стал психотерапевтом. Может, мне нужно было чувствовать, что я делаю для других то, что тетя Линн сделала для меня.

Я наконец добрался до своего района, вошел в дом и поднялся по лестнице в квартиру, но меня все еще не отпускало. Я не мог перестать думать о спальне тети Линн, запахе от пепельниц в гостиной, мусоре на кухне, который давно нужно было вынести, и гнилых деревянных полах под рваным линолеумом.

Если бы только у меня было больше времени, чтобы погасить студенческий долг и открыть собственную практику… Если бы только тетя Линн прожила достаточно долго, чтобы увидеть мой успех.

Я лежал в постели той ночью, охваченный чувством глубокого одиночества и ощущением полного провала.

Кем я был? Какое значение теперь имели мои мечты?

Глава 12. Мелани. Нью-Йорк, 1986

Наши разговоры начинались не раньше, чем мы оба устраивались поудобнее, так что я дождалась, пока он сядет и положит на колени блокнот. Наконец он спросил:

– Ну, как прошла неделя?

Часть меня хотела излить все свои беды, рассказать, как плохо мне было после прошлого сеанса, как отчаянно я по нему тосковала, как мечтала о нем, но другая часть собиралась быть сильной и держаться мужественно. Меньше всего мне хотелось показаться ему жалкой. Или заставить его думать, что меня надо перевести к другому психотерапевту, потому что я не могу контролировать свои эмоции.

– Честно говоря, бывали недели и получше, – ответила я. – Даже не знаю, с чего начать.

– С чего бы вы хотели начать? – спросил он. – Не торопитесь.

Я смотрела в его красивые бледно-голубые глаза. Сегодня в них читалось что-то новое. Что-то случилось. Я чувствовала это сердцем.

О боже. Что, если он собрался прекратить работу со мной и это был наш последний сеанс? Меня охватил мучительный страх, и мне пришлось отвести взгляд в сторону окна.

– Все-таки я вам не верю, – сказала я.

– По поводу чего? – спросил он. Мне следовало проявить немного сдержанности или хотя бы постараться говорить тактично, не в лоб, но я не смогла сдержаться и выплеснула свои истинные чувства.

– Насчет того, что это клиническое.