Я поднял голову и кивнул, а потом услышал крик отца:

– Но ее уже нет, верно? Вам лучше привыкнуть к этому!

Он выбежал через задний вход, и я услышал, как дверца грузовика открылась и захлопнулась. Двигатель взревел, и он умчался прочь.

– До завтра он не вернется, – сказала Ба и вновь затянулась. – Всю ночь проторчит в баре и уснет в какой-нибудь канаве или в вытрезвителе.

Я вытер лицо рукой.

– Мы должны позвонить в полицию и сообщить им, чтобы его забрали, пока он не сел за руль и не убил кого-нибудь.

Я должен был сказать «не убил кого-нибудь еще», потому что он уже лишил меня матери. Не хватало только, чтобы этой ночью он убил мать какого-то другого ребенка.

– И что теперь? – спросил я Ба. – Похороны будут?

– Нет. Линн не хотела суеты. Она взяла с нас обещание развеять ее прах по ветру. Вот и все. – Ба недолго помолчала. – Мне кажется, дело в деньгах, которые в наши дни берут за похороны. Ты же в курсе, как плохи тут дела.

Когда я не ответил, она добавила:

– Это, знаешь ли, большой дом. Он требует много средств.

Она бросила на меня острый, обвиняющий взгляд, будто я был чужаком, которого она ненавидела. Будто я не был частью этой семьи, потому что посмел покинуть ее, оскорбил и очернил их, захотев лучшей жизни.

Ее глаза зловеще сузились, и мне стало интересно, знала ли она, что последние несколько лет я каждый месяц отправлял тете Линн чек, чтобы помочь ей с продуктами и медицинскими счетами. Вот почему у меня почти не оставалось денег, чтобы погасить чудовищный студенческий долг.

Я подозревал, что, если Ба узнает об этих чеках, она захочет, чтобы я продолжил их посылать. Но я знал, что, если я отправлю деньги, они уйдут на выпивку и сигареты. Вот почему тетя Линн держала это в тайне от них.

Я попытался сменить тему:

– Она вообще хотела меня видеть?

– Она была слишком накачана морфием.

– А до этого?

Ба постучала сигаретой по пепельнице и безжалостно сказала:

– На днях она написала тебе письмо. Попросила твоего отца положить его в почтовый ящик.

Мое сердце едва не выпрыгнуло из груди.

– Что с ним случилось? Он его отправил? Или оно еще где-то здесь?

Это письмо даст мне последний, мой личный момент связи с ней. Даст мне чувство завершенности, которое, несомненно, будет мне необходимо в ближайшие месяцы и годы.

– Он выбросил его, – грубо заявила Ба.

Я несколько раз недоверчиво моргнул.

– Что он сделал?

– Выбросил его.

Я обвел глазами комнату.

– Где? Тут? – Я готов был идти на кухню и рыться в мусорном баке, но Ба остановила меня:

– Не трать время на поиски. Он выбросил его в больнице.

– Господи, зачем он это сделал? – Я обернулся, накаленный до предела.

– Он решил, что в этом нет смысла, раз ты все равно никогда не приезжал. Он не думал, что тебя это волнует.

– И ты ему позволила?

Она лишь пожала плечами.

– О чем ты только думала? – спросил я. – Он выбросил последнее письмо своей умирающей сестры! Твоей дочери! Ты его читала? Или, может, он читал? Поэтому и выбросил? Ему не понравилось то, что было там написано?

Она снова пожала плечами, и мое образование психолога вылетело в трубу. Все, чего я сейчас хотел, – задушить ее. Я не мог представить, что я сказал бы, будь она моей пациенткой, а наш разговор – сеансом терапии. У меня не было никакого желания помочь ей раскрыться и достичь более глубокого понимания себя и истоков ее выбора и поведения. Я хотел только выбраться отсюда, уехать в Нью-Йорк и никогда, никогда не возвращаться.

Но что-то во мне сломалось, и я не мог уйти. Я мог лишь рухнуть на диван и закрыть лицо руками.

– Не могу поверить, что он выбросил письмо. Не могу поверить, что я с ней не попрощался.

– Это твоя вина. Ты должен был приехать раньше, – жестко сказала она.

Я поднял глаза и уставился на нее.

– Я бы приехал, если бы мне кто-нибудь позвонил.

– Ой, хватит ныть. Ведешь себя как ребенок. Лучше принеси мне выпить, и себе заодно. Тебе не помешает что-нибудь покрепче.

Бабушка никогда не отличалась теплотой и приятным характером, но это было слишком даже для нее. Мне было невыносимо смотреть на нее. Я не мог даже находиться с ней в одной комнате. Я чувствовал, что задыхаюсь.

– Мне нужно немного воздуха, – пробормотал я, вставая с дивана. – Я выйду на улицу.

Она опять стряхнула пепел с сигареты и ничего не сказала, когда я повернулся и вышел из комнаты.

Я пробыл с ними достаточно долго, чтобы взглянуть на тело тети Линн в похоронном бюро, прежде чем ее кремировали. Видеть его в деревянном ящике было невыносимо. Долгая болезнь истощила ее, она выглядела намного старше той молодой женщины, которую я помнил.

Я попросил дать мне несколько минут наедине с ней, чтобы сказать ей, как сильно я ее люблю, но этого было недостаточно. Это не успокоило меня и не утешило, потому что я знал – она меня не слышит. Было слишком поздно. Она ушла из этого мира, так и не узнав, как много она для меня значила. Я не смог показать ей свою любовь.

Мое раскаяние было безмерно. Мое чувство вины было бесконечно. Я знал, что они меня не оставят. Они проникнут глубоко в мои кости и останутся со мной навсегда.

После кремации бабушка настояла, чтобы прах хранился в урне в доме, снова вопреки последнему желанию тети Линн. Я попытался возразить от ее имени, но это никого не интересовало, поэтому я попрощался с ними и вызвал такси до аэропорта.

Отец, конечно, был пьян. Он прижал меня к стене.

– Думаешь, ты слишком хорош для нас, да? – кричал он.

Отец был выше и крупнее меня, и мне повезло, что он был пьян, потому что, когда я его оттолкнул, он пошатнулся и упал на лестницу.

– Если уедешь, больше не возвращайся! – проревел он, когда я взял свою сумку и пошел к двери.

Бабушка равнодушно наблюдала за этим с потрепанного кресла в темной гостиной, покуривая сигарету.

Я проспал больше часа во время полета из Висконсина, а проснувшись, долго смотрел на пушистые белые облака, прислонившись лбом к стеклу.

Я задавался вопросом: правда ли после смерти мы попадаем на небо? Если да, то я надеялся, что тете Линн там было хорошо.