Однако, по обычаю, это тепло не терпело долгого нахождения в постели после пробуждения.

— Ты куда? — хрипло спросил я у Майкрофта.

Тот потянулся, разведя руки в стороны и выгибая спину. Его пижама на холодные времена меня всегда забавляла. Классика — основа Майкрофта.

— Мне нужно съездить по делам. — неопределённо ответил политик.

Я нахмурился, но не возмутился.

— Сегодня Рождество. — напомнил я, зарываясь в ещё нагретое одеяло.

— Всего лишь канун. — поправил Холмс. — И это не повод откладывать планы.

Я не стал спорить. Давно уже привык к тому, что для Майкрофта работа — это основная деятельность. Мне было просто любопытно куда он отправляется в такой день. Даже Правительство, включая обе палаты, сегодня наверняка проведёт весь день, закутавшись в шотландку или нарядившись в твидовые пиджаки. Никакой работы 24 и 25 декабря.

— Ты надолго? — интересуюсь я, садясь в импровизированном коконе.

В доме холодно. Несмотря на то, что из английской моды ушло низкое отопление, дом Майкрофта, как и всё, что в нём происходило (за исключением наших сношений, разумеется) было традиционно. Здесь невозможно было как летом ходить в футболке. Теперь приходилось наряжаться в несколько слоёв одежды или качественный твид или прочую шерсть.

— Вернусь к пяти. — пообещал Холмс.

Он вернётся к пяти. Точно к пяти. Если только не произойдёт нечто внеплановое, типа смерти Её Величества (Боже, храни Королеву!), теракта в парламенте или войны. Хотя последнее вряд ли является чем-то незапланированным с обоих сторон.

Я проводил взглядом уже одетого в серый костюм, расчерченный синими линиями, Майкрофта. И судя по совершенно не праздничному цвету галстука (синий?!), политик находился далеко от размышлений о рождественских радостях. Мне же хотелось хоть чего-то волшебного, учитывая, что мою голову окутал тёмный туман ночного кошмара.

Бессовестно провалявшись в постели до обеда, я вылез из уюта и тепла во враждебный холод дома. Мне сразу стало зябко, поэтому я вытащил из шкафа привезённые на праздничный уик-энд вещи и сгрёб одежду в охапку. С этим комом я потопал в комнату в конце коридора. Лишь здесь находилась ванна.

Божественный и благодатный пар от горячей воды тут же осел на окна. Я развесил одежду на батареи, надеясь, что та хоть чуть-чуть нагреется, а сам затем залез в ванну. Нельзя остаться равнодушным к этому чувству облегчения. Вокруг холод и мрак, который нагнало серое небо. А я сижу в горячей водичке и ощущаю экстаз от тепла. Откинув голову на бортик, я улыбнулся. Буду сидеть здесь до конца времён.

Мои мысли распарились вместе с телом и уже вели самостоятельную жизнь. Образы, формы и облики проносились перед сознанием, но я не успевал ничего понимать. Но мне и не было столь важно понимать всё. Я водил пальцем по стеклу, нарушая покров пара. Смысл моих надписей дошёл до меня, когда ощутил, что мне уже слишком жарко. Сознание вернулось с обеденного перерыва и уставилось на беспорядок в пилотной.

Мы — множество или множество множеств.

Что это? Судя по волнению, которое меня охватило, я написал нечто не от балды взятое. Может это из моего сна?

Надпись потекла, смешивая, путая буквы.

Я сел, обхватив руками колени. Мои внутренние поиски ничего не дали. Стоун бы сказала, что это пепел кострища бессознательного. Ну, то есть она бы не использовала такое сравнение. Кажется, из-за общения с Императрицей моя речь претерпевает ужасные пафосные реконструкции. Но всё верно. Если я не могу вспомнить откуда и почему, то это всё проказы моего невроза.

Я вышел из воды, теперь наслаждаясь прохладой. Пока мягкое полотенце сушило моё тело, на меня легло какое-то беспокойство. Даже если Майкрофт был удивлён и встревожен моим кошмаром, то не значит ли это, что я подошёл к черте?

Желудок резко скрутило, волнение пульсировало в районе солнечного сплетения. Ноги и руки отяжелели.

Нет, нет. Только не так скоро!

О, неужели это меня пугает? Ещё вчера я пожимал плечами на возможность воцарения своего злого духа, а сейчас я в ужасе. Что изменилось? Миновала лишь одна ночь. Что это был за сон? Что в нём такого было?

Я видел краешек своего тела в зеркале. Оно кажется бледным в тусклом зимнем свете, даже свет ламп его не насыщает. Удивительно.

А ещё мне удивительно было жарко. После горячей ванны и лёгкой паники, которую я испытал, с моих щёк не сходил румянец. Я ходил ко комнате взад-вперёд, раздумывая над тем не открыть ли окно. Нет уж, я могу заболеть. Хоть снаружи и не дождь, но редкий снег — тоже своего рода слёзы с небес, но уже застывшие, мёртвые.

Тревога не покидала меня. Это всё последствия этого дурацкого кошмара! Бесит то, что я ничего не помню! Не могу даже понять, что к чему. У меня лишь предчувствие скорой потери контроля. И это меня пугает.

Поддавшись глупой идее, основанной на выдуманной теории, я ногой иду по коридору в комнату Майкрофта. Мне уже не жарко, ноги заледенели, но я захожу в гардеробную. Что, если это сработает? Что, если так я защищу своё сердце?

Я напялил одежду политика. И ничего.

Может дело в том, что та на мне совершенно не сидит, так как наши размеры разнятся. Я не знаю. Но я не чувствую того же, что чувствовал, облачаясь в шкуру дяди.

Мне досадно, что надежда погасла. Я яростно снимаю с себя чужой костюм, но аккуратно возвращаю его на место.

Зад тоже замёрз. Нельзя сидеть на холодном полу, а то застужу себе яйца. Но мне тяжело даже глаза поднять. Холод пугает, потому что вызывает воспоминания. Холодное место без воздуха.

Я вздрагиваю, хватаясь за сердце. Мой телефон трезвонит. Чёрт возьми! Мне приходится встать и подойти к тумбочке. Звонит Робин.

— Чё?

— Не «чё», Эдвард. — Робин осаждает меня за грубость. — Добрый день вообще-то.

Я закатываю глаза, сажусь на постель и заставляю кровь вернуться к ягодицам.

— Ну! Чё такое? — нетерпеливо спрашиваю я.

Робин бросает все попытки научить меня вежливости.

— Я звоню спросить, где будешь праздновать. — поясняет девушка. — У нас тут тематическая вечеринка для избранных в клубе.

— Не. — сразу говорю я. — Терпеть не могу тематические вечеринки. И я уже занят на всё Рождество.

— А-а-а! — тянет свою знающую ноту Робин. — Точно. Будешь в компании своего папочки мистера Амбреллы?

Я полностью опускаюсь на кровать, укрываясь одеялом. Волосы уже стоят дыбом от зябкости.

— Ага.

На другом конце непонятные шорохи во время заминки.

— Понятно.

Я представляю, как Робин кивает, слегка удручённая отказом. Ей они не