мне путём в рай, тем синхронней становилось это кружение. Птицы образовывали круги, треугольники, квадраты, взлетали то выше, то ниже. Они танцевали, будто бы на балу.

«Бал Сатаны». — подумал я.

— Это обращение, инициация. — пояснил для меня Бог.

— Я стану таким же как ты? — зачем-то спросил я.

Глаза Бога были тёмными, а падающие тени и без того сгустили тьму в области глазниц. Бог смотрел мне в душу. Я ощущал, что беспомощен в попытках сокрыть её. Он видел всё.

— Ты уже такой как я. — произнёс Бог. — Ты лишь подобие человеку, а твоя истинная природа всегда была божественной.

Мы зашли в огромный зал, который почему-то показался мне знакомым, хотя я ни разу его не видел. Пол был усеян какими-то незнакомыми мне символами.

— Что это за язык? — спросил я.

— Когда ты оставишь плод человеческого, то сможешь говорить и читать на моём языке. — пояснил Бог.

Мой взгляд устремился вверх. Потолок отсутствовал, что не вязалось с внешним строением дома. Но на это я мог лишь поражённо похлопать глазами. Там, вверху, летали будто бы полотна, а будто бы сами картины, изображающие разные библейские события. Был среди них и «Ад Данте», и «Иерархия рая», и «Еву соблазняет Змий», и знакомый мне «Падший ангел».

— Ступай. — шёпот осел в ухе приятным паром.

Я двинулся вперёд, к центру, в котором стояла человеческого производства наклонная кушетка, с которой свисали жгуты и толстые ремни. Как только я оказался рядом с ней, зал сузился в комнату. Причудливые небеса исчезли. Я был в какой-то палате.

— Ты готов? — вопрос звучал риторически.

Я ступил к кушетке, а в следующий миг обнаружил себя прикованным к ней. Ореол неизвестных мне проводов и иголок давил на мою голову, а ремни пресекали движения и затрудняли даже дыхание.

Бог стоял рядом. Он смотрел на меня, с победоносным выражением лица. Вокруг него мелькали привидения. Нет, это люди в простынях. Нет. Это люди в белых халатах.

— Сейчас, Эдвард, — произнёс Бог, оказываясь рядом с пристёгнутым мной. — ты станешь Богом.

Электричество прожгло мне голову. Ток окутал мой мозг, словно покрывало, а затем превратился в жидкость и просочился внутрь. Каждый нейрон, каждая извилина была подвергнута проверке неведомой силы. Всё менялось, всё путалось на моих глазах. Я забыл себя, но когда жидкий ток стал паром и унёс всю боль, уничтожил моё сердце, я себя вспомнил. Я вспомнил нового себя. Это был новый старт старого механизма.

Ремни спали. Спал и я.

Передо мной стоял Бог. Я видел его в зеркале. И он смотрел в зеркало. Мы были одинаковы. Мы одинаковы.

Нет ни чувств, ни любви. Лишь страсть и безумие.

Мы идём по дороге среди звёзд, под нами город грехов и мельтешащих смертных. Я вижу насколько они утонули в своих маленьких мирках. С энтузиазмом учёного мне хочется поэкспериментировать с ними ради интереса.

— Теперь ты видишь, как мне скучно здесь находиться? — спрашивает Бог. — Мы — великаны в мире карликов. Что прикажешь с ними делать?

Хитрая улыбка Бога отразилась и на моём лице. Я опустил ещё один тяжёлый взгляд на распростёртый мир.

— Давить. Или смотреть, как они давят друг друга.

Бог кивнул и встал позади меня. Его руки легли на мою талию. Я ощутил лишь это слияние материи.

— Хороших и плохих богов не существует. — голос сотрясал звёзды. — Эти понятия нужны для контроля смертных. Бог — абсолютен и не исчисляем. Поэтому нас не двое. Мы — множество или множество множеств.

— Тогда зачем нам здесь оставаться? — спросил я, имея конкретное намерение.

Бог за моим ухом ухмыльнулся. Его пальцы оставили меня.

— Я ждал тебя, чтобы начать путь вдвоём. — сказал он, оказываясь около моего лица. В его глазах я видел чёрные дыры, в которых умирали звёзды и рушились галактики. — Пойдёшь ли ты со мной в рай?

— Пойду.

Пойдёт один, — пойдёт другой. Вход в рай был один, но вели к нему тысячи дорог. Я должен был выбрать свою.

— Можно ли пойти по одной? — спросил я.

Упала звезда. Вторая, третья. Начался звездопад.

— Можно. — кивнул Бог.

Я улыбнулся, улыбнулся он. Мы медлили секунды, пока звёзды сгорали со всех сторон. Мы наслаждались моментом, которого ждали. Бог положил свои ладони на мою шею, впиваясь пальцами в кожу. Я положил свои ладони на его шею, впиваясь пальцами в кожу. Я не чувствовал боли. Передо мной, перед нами открывалась дверь. Пение высших сфер усиливалось, задрожали оставшиеся звёзды. Наши взгляды намертво слились, образуя кротовую нору. Сильнее. Сильнее.

Мы покидали этот мир с улыбкой. Мы покинули этот мир. И мне открылся рай…

Я понял, что кричу лишь когда по большей части отошёл ото сна. Я орал, но ощущал, как шею сковывает мнимое удушье. Меня била крупная дрожь, но судороги сводили любую попытку пошевелиться на нет.

— Эдвард. — голос мне был знаком. — Дыши. Это просто сон, слышишь? Эдвард!

Я понял, что надо мной нависает Майкрофт. Он шлёпает меня по лицу одной рукой, а второй держит обе мои кисти.

— Чёрт. — политик отпускает меня, исчезая на какое-то время.

Я не могу собрать себя по кускам. Восстановить своё сознание в реальности. Или скорее вернуть реальность в сознание. Вскоре у моих губ я ощущаю прохладное стекло.

— Пей. — велят мне.

В нос ударяет запах алкоголя. Я делаю глоток, проверяя настоящий ли он.

Комната в доме Майкрофта потихоньку проясняется. Я начинаю ощущать себя где-то, в конкретном месте, и эти мысли меня успокаивают.

— Таких кошмаров у тебя ещё не было. — говорит политик, протирая свои глаза. — Что же тебе снилось?

Я всё ещё дрожу, но, оказавшись вплотную к Холмсу, позволяю его теплу забрать весь свой страх. Вопрос, который мне задали меня озадачивает. Кошмар фактом режет голову, но я не могу вспомнить содержания беспокойного сновидения.

— Не помню уже. — признаюсь я.

— Странно. — говорит Майкрофт, укрывая меня обратно одеялом. — Pavor nocturnus{?}[с лат. «Ночной испуг», «кошмар»] ярче всего остаётся в памяти. Однако, если это плод творения с самого дна твоего бессознательного, то нет ничего удивительного в том, что цензура сознания его сразу же заблокировала.

Я сглотнул, ощущая терпкий вкус слюней.

— И что будет, если попытаться вспомнить?

Было темно, но даже в темноте я видел беспокойство, поблёскивающее в глазах Майкрофта.

— Нельзя пропускать это в сознание. — сказал он. — Потому что это способно стать реальностью.

Наступило утро. Белёсые блики из окна, казалось бы, навеивали глубочайшую тоску. Но мне было фиолетово на погоду и коллективные стереотипы. Я ощущал тепло чужого тела, и этого мне