– Купала ли его когда?

– Их всех купаю с мамой в бане. Как проклятые, каждый вечер стадо отмываем, они орут, пищат, как поросята, и грязными улечься норовят! Вот пропасть! Постилки-то мы тоже с мамонькой стираем!

– А сколько братьев у тебя?

– Ещё штук пять. Уж так они мне надоели, что неохота и считать. Их точно – пять! Погодки все, старшому тоже пять. И все на батюшку похожи. Я, вот, одна – вся в мать! И тут! – Малаша указала на грудь свою – и здесь! – на пуп. – Ну всё, как у неё! Побольше только груди. И сама потолще.

– Так, значит, мальчиков нагих ты видела? Их вид тебе претит?

– Ещё бы! Все без портов. Рубахи – как навоз! «Уж больно много ссутся», – мама говорит.

– Ну, а мужчин нагих видала?

– Ясно дело! Видала, как их не видать? Ведь, плавают в реке, и сети без портов заводят, лишь задницы блестят. А нас, девчат, пред тем – куда подальше гонят, да всё ворчат, ворчат… Как будто рыбу их возьмём! Вот – больно надо! Сами нарыбачим!

– Так, так. Бывает, значит, и такое чудо… – ( Задумалась невольно жрица. Дитя сидело перед ней – не взрослая девица).

– Бывает, как не быть? Да за меня не бойся. Умею рыбу я ловить!

– Про жениха-то мать, что говорила?

–Да что? Почти что ничего… Чтоб не боялась. А чего-о? Его бояться!?!? Он сам боится взгляда моего! Ещё, чтоб делала, как скажет, когда ляжет. Но это бабка надвое сказала – кто скажет! И делать будет что, и кто тут ляжет!

– Ещё чего тебе маманя рассказала? – с трудом ведунья смех сдержала, не в силах дальше говорить.

– Да больше, знать-то, ничего. Нет, вот ещё… Она немного что-то говорила, что больно это – замуж выходить. Что надо потерпеть и не орать стараться. Ну, я уж лучше постараюсь. Как-нибудь. Об эту дверь не ободраться.

Не знала жрица, плакать, иль смеяться. Ведь, замуж собралось дитя, святая дева. И ни про член не знает ничего, и ни про плеву. Пришлось ведунье с духом собираться. Начать придется издалёка…Всё ведьма вспомнила: и кур, и петухов, свиней, баранов…И, в конце концов, призвала духов-мудрецов. И… сразу вспомнила про жеребцов! Вот где оно наглядно! И просто! И понятно!

– Ложись-ка, девочка , на лавку, – Малаше голос приказал. – И ноги ты вот так поставь. Читай молитву Ладе! – и было что-то в голосе ведуньи такое доброе… и в голосе, и взгляде… Таким был ласковым и властным голос, что вмиг она ему беспрекословно, охотно даже, подчинилась. И ноги – врозь! И чьи-то руки мягко и проворно по телу бегали её. То грудь помяв, а то – вдавив живот, запястье сжав, сгиб локтя, горло, рот.

– Созрела, девонька. Раздвинь-ка ноги. Да ещё, ещё. Пошире. – и балахон пониже наклонился, лампаду взял, и теплою рукой, бедра её слегка касаясь, что-то там пошарил, поискал. – Ну, слава Богу-Сварогу. И ладно всё, и чисто. Возьми – ка, милая, пучок травы душистой. Всё тело оботри. Особенно закрытые места: подмышки, складочку под грудью, между ног. Чтоб тела аромат, был, как твоя душа, чиста. Вот этим маслом разотрись. И между делом слушай, что буду говорить тихонько.

Малаша обтиралась, пахло мёдом, и лесом пахло, и морской водой… Немного жрица помолчала, решала что-то про себя, качая головой.

– Твоя утроба для любви готова. Желанья ты уже полна. Дай руку. Ею буду прикасаться к твоим местам заветным. И буду всё подробно объяснять. Потом – твои вопросы и мои ответы. Тебе всё это надо знать, чтоб выйти замуж. И мужа научиться понимать. Всё расскажу тебе я, полагаю, что нужно девичьему сердцу. И ты туда пойдёшь, совсем нагая. И он стоять там будет, тоже наг, хлебнувши жреческого перцу. Пришла пора, когда открыть он сможет дверцу.

– Да дверца-то та – где же?

– А дверца, девонька, всего одна. И та в тебе, малыш ты несмышленый.

– Во мне?! Вот это жалость! Ни разу у меня она не открывалась. И не видала даже. Где ж она?

– Да там же, где и у него. Меж стройных ног твоих. И то – не просто дверь. То счастье для двоих. Ты у него увидишь между ног, что ни на что другое не похоже. Вообще похоже больше на сучок, округленный с конца. В обхват – с твою в запястье руку, длиной в ладонь…, нет… полторы! Поменьше, чем у жеребца,… но… всё же… Ладно. С размерами пока останутся загадки, но только до поры. Ты ко всему сама приноровишься. Аз есмь. Дай руку. Ну? Чего ты суетишься? Нажми легонько пальцем здесь. – Малаша чуточку нажала. – Что? Что чувствуешь?

– Щекотно, как-то, мягко, как провал.

– Всё правильно. Провал и есть. Заветная пещерка, куда пока закрыта дверка.

– Не чувствую я дверь нигде! И где ж ей поместиться тут? Куда, ж, уж?!

– Та дверь – лишь пленка тонкая. Её порвать вдвоём и значит – выйти замуж!

– Вдвоём?! Чего тут рвать? Одна я справлюсь, только покажи. – и дева на локтях поднялась.

– Нет, ты пока лежи, лежи. Меня ты слушай и запоминай. – не так всё просто ведьме оказалось. – Вблизи ты жеребцов видала, что за кобылою идут?

– Вида-а-а-ала! Кусает, ржёт, на спину громоздится. Такая суета! Всех, инда, гонят пастухи, чтоб под копыта не попалась.

– А палку у него видала, что вниз свисает с живота?

– Видала. Да только не могла понять, как умудрится жеребец такое чудо не сломать? Куда она потом девалась?!

– Его сломать бы он не смог. – под капюшоном жрица рассмеялась. – Ведь у кобылы тоже есть отверстье, откуда жеребята вылезают. Вот в это-то отверстие свою он палку метит и вставляет. Кобыла же, как вкопанная встанет, заржет, чтоб долго не шалил. Чтоб побыстрее вставил он в неё огромное орудие своё. И ей в утробу семени налил, чтобы от семени его она зачала жеребенка. И люди точно так родят ребенка.

– Как, – точно так?! – Малаша чуть не потеряла дара речи! – У мамоньки нас шестеро. Ни разу с мамой не видала жеребца!

– О, дитя! Да твой отец – для мамы – тот же жеребец! Но… человечий. Каурка ваш лишь для Игреньки приспособлен.

– А-а-а! А где ж та палка у отца!? Её я тоже сроду не видала.

– Глупышка. Когда хотят зачать дитя, иль просто так понаслаждаться телом, что делают гораздо чаще, хоронятся от всех муж и жена, иль в темноте ночной, иль в сумраке зеленой чащи….

– А