–Она сама собой из тела вырастает. Из маленькой и сморщенной пиписки, Которая сама растянет кожу … Поменьше, чем у жеребца,… но… всё же… Её у Клёна ты увидишь между ног, когда пойдёшь обратно к ложу… Я ж говорила, – похоже на большой сучок. В конце он гладко закругленный. В обхват с твою в запястье руку, Длиной ладонь иль полторы. Бывает, правда, много меньше. Ну… , то есть…, маленький сучок. То не горе.С ним тоже можно чудеса творить, коль правильно постичь науку. Хотя,.. – задумалась ведунья, – сморчок и есть – сморчок!

– С руку?! – девчонка, онемев, на руку дико озиралась. – И куда ж суёт он этакую штуку? Чтобы дитя зачать мне сразу! И чтобы я ещё и наслаждалась?!! Вот,… зараза!!

– Ну…, ты так не тужи. Ещё мне дай-ка руку, запомни – вот лобок. Пониже щель меж пухлых губ. Раздвинь их. Влагу ощущаешь?

– Да…

– Ты дальше пальцем не ходи. Там плева. Она для чистоты тебе дана. На первом брачном ложе расстанешься ты с ней. То – лучший из подарков мужу, что может приготовить юная жена. Когда к соитию жена готова, здесь влажная всегда она. А дальше, – там провал, закрыт девичей пеленою. Ты услыхала? Я говорю – она и есть заветная та дверца, куда войти бы надо, чтоб замуж выйти.

– Зачем меня дуришь ты, жрица? Мне это не понятно. Хоть слушать мне тебя и ощущать рукой приятно. Ну, посуди сама, как я туда войду? Смеешься что ли?!

– Да нет, – не ты, а Клён. Твой муж младой туда войти должон. Нет слаще для него такой неволи. А ты, должна всё сделать, чтобы он, своим упругим членом ту пелену прорвал. И медленно, не торопясь, не причинив особой боли, заполнил твой провал. И с небольшой, немного резкой болью, с девичьей ты простишься пеленою, Разорвана твоя им будет пелена, иль девственная плева. Довольно это неприятно, но потерпеть должна ты дева, Когда впервые он войдёт в твою вагину. И станешь в тот же миг его женою. Ну, вроде…, вот и всё пока… ну, да… Нарисовала, вроде, первую картину. Той боли будет малое мгновенье. Через минуту, две, иль три, почувствуешь ты неземное наслажденье.

– Так он меня же напрочь разорвет! Какое же тут, нафиг, наслажденье?!

– Послушай, глупая, когда ты начинаешь дело вновь, каким-то неизвестным инструментом, почти всегда порежешь палец в кровь. Но если дело стоит этой жертвы, научишься и будешь это делать вновь и вновь…

– Вот то-то бабы ночью в коляду, на жениха тогда Парашеньке гадали. И говорили: «Кровь, да кровь!» Она, бедняжка, так потом стыдилась. На краешек скамьи, лишь половинкой попы скромнешенько садилась.

– Не торопись несчастье звать. У всех по-разному бывает. Параше, правда, трудно было. Но ей о том заранее дано было узнать. Как видишь, – ходит весела. И год тому назад мальчонку родила. Тебя ж природа щедро одарила, и в животе твоём есть пустота, Куда легко вполне, вагину растянув, поместится у Клёна член, тебя заполнит. Тебе ещё и мало может показаться. Ещё попросишь. Слова мои запомни. – пыталась жрица не смеяться, и балахоном запахнулась.

– Я всё равно боюсь! – девчонка на живот перевернулась. – Как страшно жить на свете! Неужто только так заводятся все дети?! Да, ведь, верно! …Точно! У мамоньки с Петром живот был – снесть немочно! Какой здоровый уродился!! И весь, ведь, в животе до родов поместился.

– Так я и говорю. Тебя потом не испугать, когда научишься владеть ты инструментом. Ты будешь пользоваться им любым моментом. И от уменья наслажденье получать. Вот так и тут. Чтобы пришла к тебе твоя огромная волшебная любовь, должна ты будешь испытать и боль, и мужу жертву принести, пролив девичью кровь. Сегодня ты поранишься, но знай, ничтожной, в общем, будет эта боль. Затем ты к небу воспаришь. Потом вернешься. Раз десять это до утра ты с Клёном повторишь. Чего ты жмёшься?

– Ты знаешь, что-то вдруг я задрожала. Так вот о чём вчера мне мама толковала! А если я не захочу ни боль, ни кровь, а захочу я, как сейчас остаться? То будет это замужем считаться?

– Навряд ли… – (жрица поперхнулась, смеясь под балахоном, она едва не задохнулась). – Какая ж ты жена, коль ты – девица?!

– Скажи-ка мне, – вдруг встрепенулась дева, – а мой жених об этом…, обо всём всё знал?!

– Ну…, знал… – не думаю. Я думаю, что что-то слышал. Но точно знаю, свой сучок, ни разу никуда он не совал. И никакую дверь не открывал.

– Ого! Да он про это, значит, знает меньше моего!? Так мы друг друга сдуру точно покалечим. Боюсь я очень. Обними меня за плечи.

– Ты веришь мне?

– Да, я тебе поверила. Уж слишком всё на истину похоже. Уж я и так,… и этак всё примерила…

– Так вот, ещё разок поверь. И ничего не бойся. Расслабься. Совершенно успокойся. Я обещаю, что сама ему прикажешь: «Пусть кровь моя прольётся» ! – и всё случится. Он тоже, ведь, боится. И для него впервой с тобой так глубоко соединиться. Запомни, милая, всё мужу можно говорить, всё трогать. И Клёну тоже ты позволь собой налюбоваться, натрогаться, нацеловаться. Единственная это в жизни ночь – Вселенная откроется пред вами. И он сегодня сын её, а ты – Вселенной дочь. Меня не видишь в темноте ты взглядом, но слышишь. И если что пойдет не так, я буду где-то вдалеке, но рядом.

И Клёном будем тоже мы руководить, чтобы ничем не навредить. И научить жену любить, как завещали боги. Я думаю, вы любите друг друга. Костер зажжется мощный…Да! Черепушку эту не забудь. На порошок священный ты не смей подуть. Неси прикрытым. И там под белый плат положишь в головах. И зернышко вот это сохрани. Идём туда, откуда удалились. Пора за дело браться, и не на словах, снять целый воз невежества и страх.

Зерно потом применишь. Смотри, не урони, не оберёмся лиха. Пока другое принесут. Да, чуть не позабыла: воткни-ка в ухо ты себе пупыху. Через неё меня ты будешь слышать, но, правда, очень тихо.

Глава 6. Жрецы и они

Два ведуна по лестнице крутой неспешно поднимались. На некое подобие балкона в высокой темноте. Над ложем молодых оно располагалось. Сокрытое от всех ненужных любопытных глаз. И тихо голос раздавался:

– Ты слышал всё?

– Ты тоже