Глава 4. Он и жрец

Глаза привыкли к полумраку.

В густейшей темноте на дальний тусклый свет он нес свою невесту. Лишь ближе подойдя, он увидал в бесстыдной наготе, огромный белый круг – совокупленья место. Святое брачной ночи ложе. Невеста увидала это тоже.

Здесь слабый свет мерцал от плошек с маслом, стоявших где-то на полу, подальше, чтобы случайно не погасло. Он только светлый контур тел давал. Невольно ужас молодых сковал.

И Клён сильней прижал к себе Малашу – серьёзную им предстояло выпить чашу. Исчезли серые куда-то тени. Он ждал, никто не отзывался.

Он озирался, и, не видя ничего, он, честно говоря, немного растерялся. И тут же услыхал, нет, не услышал, – шелест уловил у уха: « Её ты положи сейчас на ложе. Чуть погодя за ней придёт старуха. И уведёт с собою тоже. А ты иди вослед за мной на голос. Не бойся за неё.С неё не упадет и волос.

Он шел на шорох тени, было страшно. Казалось, за стеной шумит река. Но скоро ясно услыхал – плеск небольшого ручейка. Зелёная и тусклая лампада здесь освещала нечто, вроде водопада.

И снова «тот» зашелестел, как ветер теплый пролетел: « Разденься, Клён, и скинь здесь всё. Другое утром принесут.»

Едва скрывая нетерпенье, упрямо Клён спросил: «Ты кто? Кто тут?» – и сам ответил: «Да кто бы ты ни был, ты меня не трожь! Никто ещё такого не просил. Ишь ты! Разденься! Моргни тут только в темени такой. Вмиг барахло уволокут! Моё – оно моё, чужого мне не надо!»

Но голос резко возразил: « Уж коли ты сюда пришел, так слушай…, чадо! Скидай, кому сказал, порты! Рубаху тоже! Да аккуратно положи всё рядом! Как в бане».

– Да мылся в бане я вчерась, вдвоём с папаней!

– Ты не перечь! Не о мытье веду я речь! Тебя я должен осмотреть, ты – гож, или – не гож, для дел ночных с женой, мужских забав, – хорош, иль не хорош?

– А чо тебе судить меня? Ты хочешь зубы у меня смотреть, как у коня? Смотри! – юнец осклабил рот на всю возможну ширь.

– Ты пасть свою закрой, совсем другое нужно… Вот , ведь, штырь! – (Жрец про себя расхохотался: «Давно с таким задирой не встречался!») – Способен ли к работе мужа надо знать?

–Ты что? Меня на поле мог не увидать? – Клён нехотя, но раздевался. –Уж точно, о моей работе в поле не мог совсем ты не слыхать. Я в поле, брат, – не я, коль в пахоте всех не сумею обогнать. И в сенокос опять же! Кто сможет стог быстрей меня сметать?!

– Всё «я», да «я». Себя ты хвалишь так, как будто – сам себе жених. Тогда – к чему такой переполох? Женись сам на себе! Что замолчал, затих? Иль я совсем оглох? – меж тем, угрюмый старикан с завешенным лицом, вкруг парня тихо обошел уж не одним кольцом. – Хочу тебя спросить, ты знаешь, ночью, как свою жену любить? И был ли с бабой ты когда?

– Я?! С бабой?! Ерунда! Свою Малашу я люблю…

– И сильно?

– Навсегда!

– Ты спал с ней, признавайся, вурдалак? – из под накидки стрельнули глаза.

– Ей-ей! Ни-ни. Не враг я ей! И не дурак! И матушка моя … на этот счёт – така гроза!!

Старик измерил парня взглядом: « Поди-ко! Эка каланча! – ему как раз я буду до плеча.

Пусть радуются предки – растут у нас, как сосны, детки. – Эх, паря, да если б в росте только было дело – тебя я мужем сразу б объявил. И смело. Ну, ладно! Чего порты к себе прижал? Штаны – вон выбросил! – как я сказал, и быстро показал!

– Кого?

– Кого-кого… Любимца, ясно, своего… Которого ты пуще глаза стережешь. А если стукнут, пнут ли невзначай, как бык ревешь! Ну?! Уяснил?!

Штаны на пол упали. (Клён их на, всякий случай, к себе поближе уронил).

– Вот пристал! Вот не было печали! – и губы у парнишки мелко задрожали. – Да что ли я щенок какой, чтоб так меня смотреть?

– Гораздо… хуже! Ты дел, смотрю, тут…можешь наворочать, как шатун-медведь! Открой мне быстро плоть. Вверх-вниз её подергай, давай быстрей! Меня не заставляй всё это делать невзначай. И вообще – смирись! Теперь, ведь, каждый день так будет не по разу. Иль вовсе не женись. Предупреждаю сразу. – старик жестоко наступал, и явно преуспел.

Наш голый Клён, стыдобушку прикрыв, от слов его оторопел. И, вроде, даже оробел. Исполнив все приказы, совсем парнишка сник:« Быть может, убежать? Да засмеёт старик… Да и куда? Там матушка на воле. Как даст – поддаст! Бя – да!! И где-то рядом тут, поди, Малаша плачет? И вкруг неё старуха злая, вот этак же, поди, орёт и скачет?»

Вдруг мягким голосом старик сказал: «Да ладно, не кручинься. Всё у тебя в порядке. И ты с Малашенькой твоей детей сажать, пожалуй, будешь в грядки. Я дело говорю. И на меня так не смотри. На лавку сядь и пододвинься. Сегодня ночью слушай нас, чтоб всё случилось ладно.

Возьми травы пучок душистой и быстро тело разотри. Потом обмоешься струёй прохладной. И не забудь, как след помыть, что между ног. Чтоб запах уловить никто не смог, стоящий рядом. Меня ты понял, дурачок? – насмешливо спросил старик.

– Чего тут не понять? Чай, не впервые в бане. И моюсь там не так, как тут, а парюсь лАдом.

– Сейчас распаришься покруче, чадо! Держи жбанец. – и Клёну явно показалось, что усмехнулся жрец. – Немного в горсть возьми вот это масло, да тщательно вотри в укромные места везде.(«Эх! Как бы нам не окарать на самой первой борозде. Уж больно норовистый жеребец») – почти неслышно усомнился жрец.)

Согретое на коже масло вдруг запахло сеном, да не просто сеном, а в самую медовую пору.

– Присядь-ко милый. – вновь зашелестело, как листья на ветру. И вовремя старик сказал, чтобы присел – иначе Клёну бы упасть пришлось. Как будто жаром обнесло младого мужа! Куда девались страх и стыд, и злость? Как будто раньше было всё не с ним, всё робкое куда-то унеслось.

– Скажи-ка, Клён, от мужиков ты что-нибудь слыхал про брачну ночь?

– Куда там! Спрашивали раз в ночном ребяты – вожжами их погнали прочь. А Овсей вовсе