красишь что-нибудь или копаешь. Подумай, пошевели мозгами. Знать о прибытии посланника Бонапарта для нас сейчас вопрос жизни и смерти. Кстати, где Грабовский? Всё ещё в Вильно?

– Точно так-с. Пока ещё изволили пребывать в Вильно.

– Надолго?

– Дня на два, сегодня и завтра его не будет. Но может прибыть и раньше, как это он когда-то делал.

– Отчего так?

– Жену свою подозревал в неверности.

Ярцева вдруг осенило:

– Слушай, так не для этого ли он задумал построить сарай и проделать смотровое окошко.

– Именно для этого.

Если бы не обстановка секретности, Ярцев громко расхохотался бы. Но здесь, в сарае, было не до этого. Он лишь широко улыбнулся и на миг представил: «Поведать бы об этом нашим из бригады… Гогнидзе, Граббе, Петушкову… Упали бы со смеху».

– Вот видишь, Всевышний благоволит нам, – назидательно сказал он Гнату. – Но мы должны нашу тайну беречь. Зачем тебе открывать и закрывать замок и стоять на виду? Поставь воз с сеном так, чтобы он заслонял дверь сарая. А замок повесь, но не закрывай – никто не будет проверять. В заборе сделай лаз из двух раздвигающихся досок, для меня. Кстати, что там за забором?

– Тропинка, ведущая к реке и заросли кустарника.

– Берегом реки я выйду к дому Еремея?

– Точно так-с.

– Вот видишь, пока всё хорошо. Если курьер прибудет ночью – я у Еремея. Если днём – найдёшь меня там, где квартирует Конти. Это через два дома от особняка Грабовского.

– Конти? Кто такой Конти?

– Интендант корпуса. У меня с ним есть одно дело. А сейчас проводи меня, ветеринара, до ворот. И больше головой работай, думай. Ты же агент Особенной канцелярии – разведчик! А для разведчика главное – думать!

* * *

– Донадони, дорогой мой Донадони, ну куда же вы запропастились?

Чезаре Конти стоял на коленях, разбирая реквизит. А вокруг… чего только здесь не было: иконы, картины, церковная утварь, фарфоровые вазы, серебряная посуда, кубки, – хоть музей открывай.

– Мой полковник, прошу извинить, – склонил голову в приветственном поклоне Ярцев, – но пришлось подлечиться.

– Уж не у доктора ли Витковского?

– Угадали, у него.

– Держу пари, что и квартировать вы остались у Витковского.

– Нет, он предложил для этого другой дом.

– Ну что же вы так? У Витковского очаровательная дочь. Правда, неприступна, как Бастилия до 1789 года.

Конти начал было рассказывать о своих успехах у женщин в прошлом, но быстро остановился, понимая, что время дорого, работы много, а приказ Удино надо выполнять. Поэтому перешёл к делу:

– Ваша задача, Донадони, отобрать самое ценное, а уж поделить на две части я смогу сам.

– Поделить на две части? Как прикажете вас понимать?

– Ох, Донадони, Донадони, всё-то вы хотите знать, – покачал головой Конти. – Распределить реквизированное на два обоза приказал Удино. В 18.00 я должен буду доложить ему, как идут дела. А поэтому, мой милый, – за работу.

Ярцев понял, кому принадлежат обозы, но не подал виду.

…Работы действительно было много. Попадались экземпляры, не представляющие ценность: медная и оловянная посуда, подсвечники, но таких было меньшинство – в основном это были изделия из золота и серебра. Особую ценность представляли иконы и картины. Ярцев, проживший два года в Европе в роли коллекционера, неплохо разбирался в живописи. Каждую осматриваемую картину он сопровождал комментариями. Это нравилось Конти. «Ну что, Дроветти, посмотрим, кто кого», – нашёптывал он. Ярцев насторожился:

– Кто такой Дроветти?

Человек широкой натуры – Чезаре Конти не считал нужным хранить секреты:

– Дроветти мой бывший компаньон, а если быть точным – отъявленный негодяй. Мы хотели открыть музей в Ливорно, вместе собирали экспонаты. Подлец Дроветти всё присвоил себе, обокрал меня. – Конти в знак протеста так потряс руками, словно хотел поймать за шею этого самого Дроветти и придушить.

– А где сейчас Дроветти? – спросил Ярцев.

Конти побагровел:

– Этот негодяй вошёл в доверие самому императору и сейчас реквизирует ценности в Египте. Он думает, если я попал в дикую Россию, то из неё ничего не привезу. Врёшь, подлец! Вот тебе! – пухлая рука интенданта корпуса отвесила в пространство смачный кукиш.

Вообще Чезаре Конти относился к числу людей, с которыми не соскучишься. Его говорливость била через край. За время работы по сортировке ценностей Ярцев услышал несколько историй, похожих на анекдоты. Смысл их всех сводился к тому, что кто-то кого-то обокрал. В числе пострадавших был конечно же он, Конти, а также его родственники и любовницы. О том, кого обокрал сам Конти, он, естественно, промолчал, хотя, несомненно, и таких было немало.

Так время помаленьку шло, работа двигалась. Было без четверти шесть вечера, когда интендант корпуса засобирался к Удино с докладом.

– Можете отрапортовать, что мы почти выполнили его приказ, и не к утру завтрашнего дня, а сегодня к вечеру, – напутствовал его Ярцев. – Остаётся только упаковать всё в обозы.

Сказав это, Ярцев похолодел: «К утру завтрашнего дня…» Конти про утро завтрашнего дня ему ничего не говорил. Об этом он услышал, подслушивая в сарае разговор Конти с Удино. Будь на месте Конти кто-нибудь из французской контрразведки, его, Ярцева-Донадони подловили бы на слове. Ярцев мельком провёл взглядом по лицу Конти, но оно не выражало ни малейшего удивления – интенданта корпуса интересовали только ценности, обозы и предстоящая встреча с Удино.

…Вернулся Конти быстро – менее чем через час. Лицо его сияло; в руках он держал пакет с едой.

– Угощайтесь, Донадони, здесь хлеб, молоко и несколько кусочков курятины. Берите, берите…

– Судя по вашему лицу, маршал доволен нами? – спросил Ярцев.

– О, Донадони, вы не знаете Удино. Он никогда не бывает доволен. Но он выслушал меня и спросил, сумеем ли мы всё закончить не к утру завтрашнего дня, а сегодня до захода солнца?

– И вы ему ответили…

– …ответил, что успеем, и он одобрительно кивнул.

– К чему такая спешка?

– Как? Вы не знаете? Наш корпус выступает послезавтра утром, а завтрашний день на подготовку.