Шрифт:
Закладка:
В комнату вошел старший лейтенант и подал майору два заполненных бланка с приколотой фотографией на углу.
Майор, закусив губу, быстро просмотрел анкету, покачал головой и передал Крутову.
— Вот, полюбуйтесь, пожалуйста, это уже из кротькиного сундучка. Ведь здесь в городе был штаб власовский.
Крутов взглянул на фотографию и сразу узнал Горбунина в форме офицера власовской армии. Молодой, аккуратно подстриженный, с гладко причесанными блестящими волосами. На углах губ застыла чуть заметная улыбка. Крутов молча рассматривал самодовольное лицо человека, который только два часа тому назад холуйски валялся у него в ногах, вымаливая прощение.
— Что он ответил на вопрос? — спросил у старшего лейтенанта майор.
— Сказал, что был контужен во время бомбежки, засыпан землей и ветками вывороченного дерева, что вытаскивали его уже немцы. Еще сказал, что в кармане у него было удостоверение на имя старшего лейтенанта Крутова, которое ему передал якобы сам Крутов, чтобы обновить его в штабе полка. Так, мол, он и стал Крутовым.
— С удостоверением так оно и было, а все остальное уже сказки, — вставил Крутов и рассказал офицерам, почему он тогда передал удостоверение Горбунину.
Старший лейтенант вышел, а майор подошел к Крутову и спросил:
— Вы, Вадим Федорович, не помните случайно, какое было число, когда исчез Горбунин?
— Даже отлично помню: это было седьмое июля, в тот день я был тяжело ранен, и теперь эта дата фигурирует во всех моих анкетных данных.
Майор покачал головой.
— Вот посмотрите: 10 июля Горбунин был представлен к награждению медалью за вызволение немецкого унтер-офицера из нашего плена и за переход на сторону немцев. Видите, какая оперативность. Это же была находка для геббельсовской пропаганды.
— Я перестаю понимать. Ведь он не кулак, не уголовник, из трудовой семьи. Кадровый офицер.
— Если бы все в жизни объяснялось только анкетой. У человека, кроме анкеты, есть еще что-то. Такие, брат, есть ребусы, что голову сломать можно.
— Ну, а если бы не война, тогда что же, так бы и носил он в груди вторую душу?
— Простите, сколько вам лет? — спросил неожиданно майор, глядя на Крутова.
— Мне — тридцать.
— А мне сорок пять, и жизнь я знаю немного побольше, но ответить на ваш вопрос, что с ним было бы — не в состоянии. Да и никто не может этого сказать. Люди, у которых слишком обострен интерес к собственной выгоде, к своей личности, умеют приспосабливаться к любой обстановке. Вот и в тот период он определенно рассчитывал, что дело наше проиграно, и потому решил обхитрить всех. А для таких дороже собственной жизни ничего на свете не существует.
— Но откуда же такая жестокость? Он же трус!
— Все закономерно, Вадим Федорович. Он сам шагнул в трясину предательства, а там надо выслуживаться. Иначе уйдешь на дно. А жесток он был с беззащитными, вымещая на них зло своего просчета. Он же понимал, что на Родину ему пути заказаны. Это удел всех негодяев.
На дворе послышался шум машины. Крутов подошел к окну, увидел выпрыгнувшую из машины сестру и тут же отошел вглубь комнаты, чтоб она не видела его.
— Посмотрите, пожалуйста, на эту женщину.
Майор, не торопясь, поднялся из-за стола и, подойдя к окну, пристально посмотрел на Шуру:
— Красивая молодая женщина, вот первое, что могу сказать. Что у нее — орден?
— Да, орден и медаль. Но дело не в красоте. Эта женщина — жена Горбунина.
— Что вы говорите? — растягивая слова, с удивлением произнес майор и снова, но уже более пристально посмотрел на Шуру. — Каким же образом?
— Очень просто. В начале 1942 года, когда ее сынишке исполнилось два года, она оставила его у своих родителей, а сама ушла в армию, на фронт. Добилась, чтобы ее направили в нашу дивизию, а затем и в наш полк. А сейчас вы еще больше удивитесь, товарищ майор: Александра Федоровна Горбунина — моя родная сестра. Она пока ничего не знает о Горбунине.
Майор действительно был удивлен всей этой историей, посмотрел с сочувствием на взволнованного Крутова, который беспрерывно курил, делая одну за другой глубокие затяжки и, покачивая головой, произнес:
— Да… Такое может быть только на войне.
Они еще помолчали, думая, видимо, об одном и том же.
— У меня еще два брата воюют и, к счастью, пока живы. Младший — летчик, а старший — артиллерист. Отцу уже за пятьдесят, а он почти сутками не уходит с завода.
Крутов держал в левой руке папиросу, а пальцами правой то расстегивал, то снова застегивал пуговицу на грудном кармане.
— Может, ей и не стоит пока говорить. Зачем травмировать, — посоветовал майор.
— Нет, — решительно произнес Крутов. — Так, пожалуй, нельзя. Я знаю ее характер — она не простит мне потом этого всю жизнь.
Они еще поговорили и посоветовались, а потом Крутов подошел к окну, окликнул сестру, попросил ее зайти и пошел ей навстречу.
Когда они вошли в кабинет, майора там уже не было. Крутов плотно прикрыл дверь, окно, и встревоженная Шура сразу же взяла брата за руку и, глядя в глаза ему, с нескрываемым беспокойством спросила:
— Что случилось, Вадим? Что-нибудь с Сережей или Колей? — Она назвала имена братьев. — Я же вижу по тебе, что-то произошло. Сразу же почувствовала тревогу, как только ты давеча уехал. Говори прямо, — настойчиво произнесла Шура и крепко держала руку брата.
Крутов молчал, но не отводил взгляда от лица сестры, и это еще больше взволновало ее.
— Что же ты молчишь?
— Сейчас… Понимаешь? Шурочка. Горбунин здесь…
— Что? Что? Толя здесь?
Что угодно, но вот этого она совсем не ожидала. Лицо ее побледнело, широко открытые глаза застыли в ожидании чего-то страшного, большого. Как ни странно, но она совершенно не думала в эти дни о муже. Мысли ее были заняты сыном, родителями, близкими, и она представить себе не могла, что разговор может зайти о муже.
— Он что, тяжело ранен? — Она осторожно вынула руку, которую все еще держал в своей руке брат, и сделала шаг назад, но при этом ни на секунду не отрывала глаз от лица Вадима, боясь, что может что-то упустить в его взгляде.
— Давай присядем. Сядь. Я тебе все расскажу.
Крутов первым опустился на стул, снова взял ее за руку и усадил рядом. Губы у нее дрожали. Она со страхом ожидала слов брата. Вадим коротко рассказал обо всем, что произошло за эти два-три часа, все, что узнал
