Он втащил тепло обратно в комнату, пока не случилось непоправимых разрушений, кляня себя. Это вышло из-под контроля. А он всегда все контролировал. За исключением Люсьена.

Он сел на кровать, уронив лицо в ладони, и его злость рассеялась, горе ширилось, наряду с этим его глодало чувство, что, так или иначе, он совершил самую страшную ошибку в своей жизни.

Большую часть своей жизни он учился скрывать свои чувства – мальчики-недомерки должны быть незаметными, а его сила пришла к нему, когда ему исполнилось только тринадцать, и это означало бесконечные упражнения в самоконтроле, а это было задолго до того как он понял, что его привлекают мужчины, и это оказалось еще одним пунктом, который нужно было скрывать. Сила, текущая по его рукам, делала невозможным выбор любовников из немагов, пока он не начал носить повсюду перчатки, чтобы не выдать себя, едва ли это было приемлемо. А с тех пор как он выяснил, что только трое практикующих имели такие же наклонности и ни одного из них он не жаловал, он смирился со случайными торопливыми встречами в переулках, где эмоции не очень-то в ходу.

У него никогда не было любовника, с которым он поддерживал бы длительные отношения. Он никогда не учился компромиссам или уступкам. Он был одинок, а потом случился Люсьен. Люсьен, который знал, кем он был, который считал его руки скорее возбуждающими, чем странными, который мог быть таким удивительно заботливым и любящим, но с этой опасной, волнующей безжалостностью, присущей его натуре, золотой поток…

Стивен совершенно безысходно, непоправимо влюбился и понятия не имел что со всем этим делать.

Зато Люсьен знал. Люсьен остался в стране, которую он ненавидел ради Стивена. Он терпел работу Стивена и его непредсказуемость. Он давал: не просто подарки, еду, одежду, роскошь, но и веру, силу, тревожно безжалостную решимость. Свою защиту, неважно насколько сам Стивен в ней нуждался, и намного больше, чем это нужно Мэррику. Она у них была, потому что она была в природе Люсьена.

Люсьен давал и давал, а Стивен ничего не отдавал взамен. Ни в чем не уступал, ни в чем не шел на компромисс, ничего не понимал. Безнадежный, бесполезный дурак.

Он свернулся на своей узкой постели, под грубым колючим одеялом, и лежал один, глядя в темноту широко открытыми глазами. Когда он, наконец, провалился в сон, где-то в час ночи, ему приснилось, что татуировка сороки сорвалась с его кожи и полетела к тому, кому она принадлежала, и ему пришлось изгибаться перед зеркалом, чтобы убедиться, что чернильная птица никуда не делась.

К пяти часам он был в офисе Совета, просто для того, чтобы чем-то заняться. Он собирался разобраться с бумажной работой, но их нужно было бы цеплять абордажным крюком для этого, и, глядя на пыльные, нерассортированные, бесполезные кипы бумаг, он обнаружил, что пришел к выводу о правоте Крейна.

Все к тому шло. Тройка команды Макрэди была перегружена работой месяцами. Команда Стивена состояла из четверых, но может сократиться до двоих, если лишится Эстер и Сейнт. Клика Фэйрли и Сли яростно сопротивлялась увеличению числа их сотрудников – «Помеха личной свободе», говорили они. «Пытайтесь увеличить силу юстициаров», кивали они, словно пятеро могли справиться с работой, которую не смогли выполнить и восемь человек.

- Нас прикроют, - вслух произнес Стивен.

Ему нужно обговорить это с Крейном, и в этот раз выслушать его правильно. Хотел бы он знать успокоился ли уже Крейн, и когда, или если, он сможет, даже если Стивен заслужит его.

«Он все, что я когда-либо хотел, и я отмахнулся от него ради работы, которую я ненавижу.

Если я потеряю его, это все, что у меня останется».

Он был в кабинете Макрэди – таком же маленьком чулане, редко используемом и забитом бумагами, как и тот, что был у них с Эстер – когда его владелец вошел.

- День добрый, Дэй (1) , - эту мягкую подколку Макрэди использовал уже семь лет и, видимо, не откажется от нее, пока один из них не умрет, что Стивену в сложившихся обстоятельствах казалось привлекательным моментом. Макрэди повесил свое пальто на вешалку. – Нацелился на мой стол?

- Да.

- Дело Сейнт, полагаю, - Макрэди не спрашивал и не казался удивленным. Если бы вина лежала бы на ком-то из второй команды, Стивен даже бы ждал, что Макрэди пороется в его бумагах.

- Да, дело о ворах-воздухоходцах. У тебя что-нибудь есть?

- Шутишь, что ли? У меня других дел по горло. И мне нужно мое кресло.

Стивен освободил его, но продолжил перебирать стопку документов.

- Мы должны разобраться с ним. Мы не можем себе позволить вывести из строя еще одного юстициара.

- Не можем, не с миссис Голд в интересном положении, - вздохнул Макрэди. – Женщины-юстициары. Честно, Дэй, я не понимаю, почему мы их допускаем.

- Спроси миссис Голд. Уверен, она тебе все объяснит.

Макрэди поморщился. Это был грузный человек с благожелательным, постоянно краснеющим лицом, украшенным пышными, завитыми усами. Он выглядел как мясник в своем лучшем воскресном костюме, и как мясник претворял закон в жизнь в своей работе.

- Ну и что ты думаешь об этом деле?

Стивен водрузил свои ладони на столешницу.

- Я не думаю, я знаю. Преступник – воздухоходец, мужчина. Среднего роста, довольно молодой, гибкий и шустрый, темные волосы.

Макрэди выпрямился сидя.

- Что? Кто? Откуда у тебя это?

- Не могу ничего больше тебе рассказать. Ты должен поверить мне, Мак.

Макрэди откинулся назад, сложил ладони вместе и поднес их к лицу.

- Я не сомневаюсь в тебе, но ты же знаешь, мне нужно больше.

- Я дам тебе больше, когда смогу, но этот парень – твой, обещаю. Ты списывался с другими департаментами юстициаров?

- Да. И поверишь ли, один из них даже написал мне в ответ. В Хартфордшире были явные проблемы с воздухоходцами пару месяцев назад.

- Подробности?

- Никаких. Их шеф – еще одна чертова женщина – собирается перекинуться с нами словечком через… - он театрально взглянул на свои карманные часы. –