«убитые». Поскольку я сидел в глубинке, вдали от крупных городов и станций, ко мне нередко приходили совершенно непотребного вида, перекошенные-скособоченные составы, словно только что из-под Сталинграда! В штате у нас числились специально обученные люди, которых почему-то называли «мойщики вагонов». Не знаю, почему так нарекли, ведь в основном им приходилось разгружать и ремонтировать. Не мог же я под уголь подать дырявый или наполовину забитый хламом вагон.

Основные орудия при очистке вагонов – отбойный молоток, кувалда да лопата. В роли грузчиков-мойщиков – народ сплошь из числа бывших заключенных. Специфический контингент, прямо скажем. Летом, когда мужики раздевались, на телах свободного от наколок места не увидишь…

Заслужить уважение этой публики было непросто, впрочем, и с ней я старался найти общий язык, объяснял все как есть, просил качественно подготовить вагоны, особенно когда шахтеры шли на очередной рекорд. Мойщики проникались важностью задачи. И среди них были мастера – золотые руки, творческие, инициативные люди. Как-то один говорит мне: «Аман Гумирович, давай возьмем двигатель от самолета. Видел, как им взлетно-посадочную полосу чистят. Шик, блеск, красота! Дунул – и ВПП чистая. Мы откроем торцевые у вагонов: как жахнем одним махом, и нечего мучиться. Ты, главное, наряды нам правильно закрой, напиши, будто вручную почистили».

Словом, убедили они меня. Я договорился в аэропорту Новокузнецка и взял списанный двигатель, а они «подключили» его. Хорошо хоть, решили испробовать ночью. На всякий случай. Когда включили наш агрегат, он «дунул» так, что все в воздух поднялось: и металлолом, и бревна, и прочий мусор помельче. Потом все это полетело на крыши близлежащих домов. Кое-где шифер и черепицу побило. Да и грохот в округе стоял такой, что хоть святых выноси. Транспортная прокуратура завела дело: «Что творишь, Тулеев, что за эксперимент устроил?»

Честно говоря, очень непросто было управлять таким разношерстным коллективом. У грузчиков-мойщиков время от времени случались запои. Законы тогда были суровые: не вышел на смену, совершил прогул – все, уволен по статье. С такой записью никто потом не брал на работу, и многие работяги-алконавты из числа вчерашних зэков, не успев толком погулять на свободе, вскоре вновь попадали в тюрьмы. Я научился предугадывать, когда приближается очередной «творческий кризис», и вызывал кандидатов в запой к себе. Они писали заявление на отпуск без содержания, за свой счет. Отводили душу и, протрезвевшие, вновь возвращались на работу. Вот так нетрадиционно мне приходилось руководить этой спецкатегорией. Зато сбоев в работе не было, и дисциплина при мойке вагонов соблюдалась железная.

Междуреченск – тяжелейшая в обслуживании станция. Люди работали на износ и в буквальном смысле творили чудеса. Народ вкалывал самоотверженно, порой пренебрегая даже собственным здоровьем, а получал при этом сущие копейки, до неприличия скромные деньги. Скажем, маневровому диспетчеру, который каждый день решал сложнейшие ребусы, формируя составы и переставляя вагоны по направлениям, платили как какому-нибудь инженеру, протирающему штаны в конструкторском бюро. Конечно, меня такое положение дел категорически не устраивало. Я предложил поднять людям зарплату. Раз написал, потом другой. В ответ – тишина. Хотя бы из вежливости могли отписку прислать, мол, не умничай, Тулеев, есть тарифная сетка, вот и будь добр ее придерживаться.

Ладно, думаю, я это дело так не оставлю. Меня, что называется, заклинило. Позвал бухгалтера, выдал две расписки, что беру ответственность на себя, и самостоятельно перераспределил зарплату в зависимости от количества и качества труда. Работавшему с душой диспетчеру стал платить больше, а другому, который позволял себе подхалтуривать, – меньше.

За рамки отпущенного мне фонда заработной платы не вылез, тем не менее нарушил мыслимые и немыслимые законодательные акты, тарифные сетки и прочие нормативные документы. Фактически проявил самоуправство, за подобное запросто могли башку снести. И хотели. Попал под конкретную раздачу. Спасло заступничество начальника Новокузнецкого отделения железной дороги Андрея Клепикова и то, что ни копейки не добавил к зарплате себе и замам. Правда, приказ о перераспределении зарплат мне пришлось отменить…

В советское время процветала страшная бесхозяйственность. Дичайшая! Придет, бывало, состав под погрузку, а в нем – полвагона с досками. По документам вагон порожний, в действительности же в нем пиломатериалы. Рядом вагон, который наполовину полон щебнем, третий – с цементом, в четвертом лежат запчасти для тракторов.

И куда мне девать это счастье? Магазин «Очумелые ручки» открывать?

Выбрасывать народное добро совесть не позволяла, но и складывать его было уже негде. Окажись поблизости китайцы, они из этих материалов новый город бы выстроили. Стал думать, как расчистить эти авгиевы конюшни и освободить вагоны под уголь. Решил раздать все людям, жившим по соседству. Вышел и сказал: забирайте, кому что нужно! От дармовщинки никто никогда не откажется.

Народ набежал, радостно расхватал, что было, и понастроил сараев-гаражей. Моя активность далеко не всем нравилась, злопыхатели, которые только и ждали момента, чтобы посчитаться, тут же накатали телегу в прокуратуру. Дескать, Тулеев – расхититель социалистической собственности, вор и преступник.

И мною в который уже раз занялись следователи, начали дергать на допросы.

– Приезжай сам и посмотри, – объяснял я очередному «специалисту», который вел мое дело. – Сегодня опять пришел вагон с отличным пиломатериалом. Хотя по бумагам нет в нем ничего, пусто! Что прикажешь мне делать с досками?

– Ты должен их складировать.

– Где?! Тогда нужно еще одну станцию строить!

– Ладно, раз места нет, сожги.

Тут я не вытерпел:

– Давай ты сам, гражданин начальник. Спички могу бесплатно дать. Бери и жги, если не жалко. Я в этом тебе не помощник.

Дело, конечно, потом закрыли. Но осадок остался. Почему у нас так: лучше сжечь, уничтожить, но людям не отдавать?

В итоге махнули на меня рукой в прокуратуре, отстали. Зато по полной программе включился горком КПСС, стали ежедневно вызывать туда на совещания. Первому секретарю Геннадию Чемоданову нужны были высокие показатели. Всем требовались красивые цифры! Угольщики у нас всегда в почете, им – звания и ордена, а железнодорожникам – нагоняи да выговоры.

И вот партийный начальник начинал разнос:

– Ты сколько должен был вчера погрузить?

– Триста вагонов.

– А почему дал только сто?!

Опять мне приходилось проводить ликбез, спокойно, стараясь не раздражаться, рассказывать, что не я поставляю вагоны, сколько пришло, столько и есть. Про то, сколько ума и смекалки надо проявить, чтобы организовать их под погрузку, скромно умалчивал. И вот горком заседает час, другой, разговор о вагонах плавно перетекает в обсуждение персонального дела коммуниста Тулеева. Народ распаляется, сам себя заводит, и обычно все заканчивается тем, что кто-то возьмет и ляпнет: «Есть предложение: снять с должности и исключить из партии!» Знакомая