бывает всегда: нормальных в общепринятом понимании людей большинство, истинных уродов мало, но в восприятии всего остального мира именно эти уроды становятся определяющим элементом характеристики всей нации. В то время как эта нация – и в этом не парадокс, но как раз показатель нормальности, – в общем-то, и сама бы рада откреститься от них. Подобные уроды – настоящий подарок для вражеской пропаганды.

– Вы сказали, их пока единицы, – проговорил я.

– Вопрос в том, сколько будет длиться вся эта ситуация. Я вам могу привести еще один пример, который ярко свидетельствует, что ни к чему хорошему она не приведет, если затянется. Я слышал о некоем коменданте одного из украинских лагерей. Он развлекал свою дражайшую супругу стрельбой по заключенным, которые в это время работали. Жена вместе с дочкой наблюдали за папой с балкона и хлопали в ладоши, восхищенные его меткостью. Однажды супруга попросила у мужа оружие, чтобы попробовать самой. Речь шла уже не о наказании, а о забаве чистой воды. Думаю, недалек тот день, когда их дочь сделает то же самое. Девочка, безусловно, будет дрянью. Но ее ли в том вина? Она растет в месте, где это становится нормой, и она не будет даже хотеть понимать, что совершает что-то противоречащее ее природе. Я повторяюсь, гауптштурмфюрер, большинство из нас совершенно нормальны и заурядны, чего не скажешь о мире, в котором мы живем сейчас. В этом и состоит противоречие. Не мы стали исчадиями ада, но критерии нормальности стали иными. Вот к чему в конечном счете можем прийти мы все, – добавил он, – у каждого на столе окажется пресс-папье.

– Какое еще…

– У главного врача в Маутхаузене на столе стоит прекрасное пресс-папье в виде двух черепов. Позже коллега похвастал, что черепа настоящие. Двое юношей из партии голландских евреев привлекли его внимание своими замечательными красивыми и ровными зубами. Теперь эти зубы красуются на его рабочем месте.

– Доктор Лин… Габриэль, то есть вы согласитесь с мыслью, что пристрелить еврея способен каждый из нас? И даже тот, кто ранее не держал в руках оружия, скажем школьный учитель? Если, например, от этого будет зависеть его дальнейшее счастье.

Габриэль заинтересованно посмотрел на меня. Вскинув руку и склонив голову набок, он начал потряхивать указательным пальцем прямо у виска, будто пытался ухватить интересную мысль, давно тревожащую его, но лишь сейчас быстрым всполохом мелькнувшую во всей полноте от какого-то случайного слова.

– Достаточно и менее важного повода, нежели личное счастье. К примеру, отстаивание собственной точки зрения в горячем споре. Но вы замечательно уловили суть. С вашего позволения, я уберу из нее слова «еврей» и «пристрелить», заменив на «любого человека» и «уничтожить любым способом сообразно возможности текущего момента». И мы выведем прекраснейшее правило: всякий способен на убийство, нужна лишь подходящая ситуация, которая вызовет эту необходимость.

И он щелкнул пальцами, давая понять, что он все-таки ухватил нужное, давно бередившее голову. Он продолжил мысль:

– А в зависимости от того, как долго индивид будет находиться в этой ситуации, а также сколь много других людей будут вовлечены в то же самое, и будет складываться степень личного беспокойства по этому поводу. Нам надо окончательно уяснить, что и тот, кто творит зло, и праведник – самые заурядные люди и один и тот же может попасть в обе категории сразу: все зависит от распорядка его дня. Только и всего.

– Именно эту мысль я когда-то пытался донести своему отцу! – выпалил я эмоционально.

Внутри возникло чувство легкого довольства, но и сожаления оттого, что отец не мог слышать эти слова лично.

– Успешно? – с интересом поинтересовался Габриэль.

Я покачал головой.

– Увы, нет.

Он кивнул, будто и не ждал другого ответа.

– Все просто. Ваш отец не был здесь. А между тем многие из тех, кто здесь служит, люди действительно не глупые. Я встречал немало интересных собеседников, в которых увидел отменное воспитание и прекрасное образование. И, не зная, чем они занимаются по долгу службы, ваш отец счел бы их достойнейшими людьми, с удовольствием коротал бы с ними вечера за партией-другой в бильярд или в карты.

Я снова задумался:

– Но ведь по вашей теории выходит, что человек – всегда лишь жертва обстоятельств, поскольку везде находится под их влиянием.

– Боже упаси! Все это лишь объясняет поведение, но не оправдывает его. Степень вины умалять глупо, да и безрассудно. Видите ли, человек наделен весьма полезным и, безусловно, опасным качеством – свободой воли. Что последует за его выбором – это уже другой вопрос, но выбирать он волен.

Я замедлил шаг и окинул задумчивым взглядом суетное и серое лагерное пространство.

– То есть вы отказываете человеку в силе его воли?

– Скажем так, – подумав, ответил доктор, – я отказываю в этом человеку, ставшему частью массы. Но те, кого называют «не от мира сего», всегда найдутся. Я уверен, что среди нас есть те, кто явно или тайно потворствует уничтожению нынешней системы. Сегодня мы назовем их предателями, завтра другие, возможно, нарекут их героями. И снова все будет зависеть от обстоятельств, как видите, – проиграем мы или победим.

Доктор рассуждал занятно, но вместе с тем и опасно. Однако было в нем что-то такое, что лишало желания упрекать его и тем более грозить последствиями.

– И не думайте, – весело продолжил доктор, – что все это касается исключительно формирования душ человеческих. Сила обстоятельств проявляется в каждой мелочи, в каждой глупости, сопровождающей нас по жизни. Взять хотя бы… – Он огляделся, и взгляд его уперся в дымящиеся трубы крематория, видимые с каждой точки нашего пути. – Вот, извольте, с учетом прироста человечества когда-нибудь то, что мы сейчас делаем с их телами, я имею в виду суперфосфат для земельных удобрений, станет нормой. Возможно, еще пару десятилетий то, что мы перерабатываем кости сожженных трупов в удобрения, будет вызывать стылый ужас в обывателях. Но, поверьте, не пройдет и века, как они сами же запустят в дело переработку останков человека в какой-нибудь компост для садов или парков. Почему бы и нет? Вы знали, что разлагающееся тело человека – идеальное удобрение для роста всякого растения? Вы обращали внимание, как бодро растет поросль над могилами? И это будет более экологично, чем многокилометровые кладбищенские захоронения с тоннами поминального пластмассового мусора. Видите, снова обстоятельства: род человеческий множится, а земельные пространства – нет. Поэтому то, что когда-то считалось святотатством, придется признать необходимостью и даже, возможно, обязанностью.

Пример меня несколько позабавил, но я думал о предыдущих словах доктора:

– Все эти категории «зло», «добро» слишком сложны, чтобы рассуждать о них вот так…

– Ничуть, – тут же перебил меня Габриэль, покачав головой, – нет ничего проще, чем дать определение злу.

– Что ж, попробуйте.

– Пожалуйста. Вы знаете, что такое добро?

– Но ведь речь не о…

– И все же ответьте.

– Поступать хорошо?

– Безусловно. Так вот зло – знать, как это – хорошо, но делать наоборот. Или вот вам совсем уж явный ориентир: вы что-то примерили на себя и поняли, что не хотите, чтобы с вами это происходило. Неприятие и отвращение к подобным вещам, когда они происходят с вами, и есть самый верный индикатор, что это будет дурно и для других.

Некоторое время мы шли молча, раздумывая каждый о своем.

Я думал о том, что мне бы не хотелось, чтобы меня убивали, увечили, унижали, грабили.

13 сентября 202… Лекция № 2

Студенты в ожидании начала новой лекции уставились на фигуру, застывшую в солнечном свете на фоне огромного окна. В руках у преподавателя была неизменная монета. Наконец, оторвавшись от ее созерцания, он обернулся.

– Вы, верно, слышали о скандале в иракской тюрьме Абу-Грейб, где американские военные издевались над заключенными? Вскоре после него благодаря усилиям различных правозащитных организаций стало известно, что Абу-Грейб была лишь каплей в море. Истязания и пытки имели место повсеместно: лагеря Кроппер и Бакка, иракские тюрьмы в Мосуле, Самарре, Багдаде и Тикрите, оперативные базы в Афганистане. Доклад с подробным описанием пыток занял сотни тысяч страниц. Еще раз: сто тысяч страниц с описанием пыток. В двадцать