первом веке. Святая инквизиция завистливо облизывается. Вот, например, легендарные «морские котики», которых вы наверняка видели в боевиках, в реальности обливали задержанных ледяной водой и запихивали в холодные металлические контейнеры во время допросов. Служебных овчарок натравливали на заключенных, приводя тех в ужас до такой степени, что они мочились в свои комбинезоны. Во время допросов заключенных раздевали догола, избивали, плескали в лицо химикаты, сворачивали в невообразимые позы, выворачивали конечности из суставов. Один из военных следователей в Ираке, который был непосредственным участником этого, позже пытался оправдаться, но, что самое поразительное, он пытался и объяснить. «Там это было нормой, – он говорил. – Ваша семья, ваши друзья – их там нет, они не видят, что там происходит. А там в этом участвуют все». И тут возникает закономерный вопрос, – преподаватель вскинул голову, – наш мозг двигает цивилизацию вперед или цивилизация заставляет развиваться наш мозг? Своеобразная дилемма курицы и яйца, в которой тонкая взаимосвязь обоих понятий весьма опасна при любом раскладе. Ведь что бы ни было двигателем в этой паре, когда сломается одно, это неизменно приведет к краху другое. Так что же там сломалось первично?

Интерес в глазах преподавателя был неподдельный, он не пытался подначить аудиторию, но его самого интересовала проблема, которую он нащупал.

– Сломанный разум военных следователей создавал тюремный мир ужаса и боли? Или ломался их разум, погруженный в тот мир? Но, прежде чем вы ответите, я хочу обратить ваше внимание вот на что. Туда отправлялись отнюдь не психи, а люди, которые прошли тщательное психологическое тестирование. Отсеивали всех с какими-либо психопатологиями и садистскими наклонностями. Проще говоря, с точки зрения современного общества они были совершенно нормальными и здоровыми. Когда тот парень, которого я вам сейчас процитировал, вернулся домой, наваждение спало. Из родного дома он уезжал восторженным и полным патриотических чувств, решительно настроенным бороться в страшной войне против терроризма, как его уверили. А вернулся он раздавленным, разбитым и униженным, с осознанием тотальной ошибочности всего происходящего – и своих действий, в частности.

Он посмотрел на Агату, сидевшую в первом ряду, будто бы с интересом, но на самом деле даже не видел ее, будучи целиком захваченным своими мыслями.

– Я думаю, в этой ситуации, – на всякий случай предположила Агата, – его разум был поврежден той атмосферой, в которой он оказался.

Преподаватель отвел взгляд от смущенного лица Агаты и уже осознанно посмотрел на остальную аудиторию.

– Возможно, – кивнул он. – Но если добраться до первочеловека конкретно в той ситуации, например до первого охранника, ударившего первого арестанта в той тюрьме?

– Он делал это во благо своей страны, – вмешалась Мария, набравшись смелости перебить преподавателя. – Ну… – она тут же стушевалась от внимания всей аудитории, – я имею в виду, его заверили, что все это необходимо для общей безопасности, ведь так?

– Прекрасно, – довольный очередным витком мысли студентов, кивнул преподаватель, – у нас еще одна великолепная загадка: зло во благо! В чем кроется это благо, вы узнаете из любой предвыборной кампании. Но давайте обратим внимание на парадокс, который демонстрирует всю абсурдность и нелепость этой схемы: зло во благо. Просто еще раз повторите эти слова про себя.

Он неторопливо подошел к первому ряду и вновь остановился взглядом на Агате. Девушка и не думала отводить взгляд. Она вдруг уверенно произнесла:

– Да убивать таких надо. Наказывать за издевательства. Мне глубоко плевать, верили они там в свое благо, не верили… А если верили, то идиоты, стадо баранов, а за глупость надо наказывать, я считаю.

Ей ответил мужской голос, но не преподавателя:

– Только ты имей в виду, что любой человек на их месте будет делать то же самое. И ты сама тоже. За исключением нескольких блаженных. Человек воюющий – такая у него натура.

Все обернулись и посмотрели на парня, сидевшего на последнем ряду.

– Блестяще, – с нескрываемым восторгом выдохнул преподаватель. – «Человек воюющий», – повторил он, будто пытался распробовать на языке новое понятие, – куда точнее того, чем оперируем мы, – «человек разумный». Вы наверняка знаете, что это своего рода талант, – продолжил говорить он, – подать зло так, чтобы массы ничего не имели против, а, наоборот, даже радовались ему. Талант представить массовое уничтожение как вынужденную потребность военного времени. Или обыкновенную резню мирного населения как стратегию защиты. Или подать принуждение к чему-либо даже в мирное время не как ограничение человеческих прав и свобод, а как важную меру безопасности. И теперь вы понимаете, какую силу имеет увещевание с подменой понятий, когда оно способно заставить людей видеть благо в откровенном зле. И тогда искусственное взращивание страха ведет к бездействию там, где необходимо противодействие.

Он просиял, вдруг поняв, сколь изумительно закольцевал вывод, к которому пришел, с вопросом о молчащих, который они разбирали на предыдущем занятии.

Студенты переглянулись.

– Но что насчет исполнения приказов? – снова проговорила Мария. – Ну, помните, вы сами рассказывали, что этот… сейчас… а, Келли, кажется. В общем, который во Вьетнаме в деревне убивал жителей, а потом, через сорок лет, решил извиниться, что он следовал приказу просто, вот и все, как он сказал.

Студенты заинтересованно смотрели на преподавателя, но ответить он не успел. Вмешался высокий парень с третьего ряда, торопливо поводя сутулыми плечами:

– Ну, он тоже, я думаю, хотел хорошего для своей страны.

– А если не хотел, но все равно делал, просто потому что приказ? – не унималась Мария.

– В случае Келли, скорее всего, в тот момент он действительно считал, что действует на благо родины, – заговорил преподаватель, – но я понимаю, о чем вы спрашиваете, Мария. Момент слепого повиновения приказам – это весьма любопытная кочка, о которую споткнулись многие, поскольку видели и до сих пор видят в ней оправдание.

И он окинул взглядом уже всю аудиторию.

– Не вы первые задаетесь вопросом, который на первый взгляд достаточно прост: почему?

– Присяга. Это армия! Нравится не нравится, выполняй!

– Ответственность должна лежать на тех, кто отдал ему этот приказ, но, как всегда, в расход пошли мелкие сошки!

Преподаватель внимательно слушал студентов.

– Все так, – согласно кивнул он, – но почему тогда сам Келли, извиняясь спустя десятилетия, сказал, что следовать подобным приказам было глупо? Что он понял за эти сорок лет?

Преподаватель задумчиво посмотрел на Марию, которая желала докопаться до истины, но сейчас молчала. Он знал, что отвечать на свой вопрос придется ему же. Сузив глаза, он выстраивал в голове цепочку, которая должна была привести его к нужному умозаключению, но на сей раз она была действительно сложной. Мнение на этот чертовски неудобный вопрос у него сложилось давно и бесповоротно, но еще никто его не спрашивал об этом вот так, в лоб. В этом году ему повезло с группой.

– Хорошо, перенесемся еще раньше во времени – на допрос печально известного Йозефа Крамера[36], – наконец проговорил он, – последнего коменданта нацистского концентрационного лагеря Берген-Бельзен. За свою жестокость он получил у узников прозвище Бельзенский Зверь и был приговорен английским судом в Люнебурге к смертной казни. На допросе Крамеру задали вопрос: что он чувствовал, когда лично уничтожил восемьдесят узников, предназначенных для университетской анатомической коллекции? Крамер ответил: «У меня не было никаких чувств при выполнении этих акций, так как я получил приказ… Именно так, между прочим, я был обучен действовать». Вы даже представить себе не можете, сколь уникальный этот ответ. И его уникальность кроется в его универсальности!

Впервые голос преподавателя повысился, но он быстро унял собственное возбуждение:

– Вы можете задать этот вопрос военному, полицейскому или члену любого карательного отряда в совершенно любой исторический период, да хоть тем же полицейским, которые разгоняли протесты хиппи в конце шестидесятых. Хиппи выходили за права человека, против расизма, против участия США во вьетнамской войне и имели еще кучу «против». Так что он чувствует, когда, например, бьет дубинкой людей во время каких-нибудь протестных демонстраций? «У меня не было никаких чувств при выполнении этих акций, так как я получил приказ… Именно так, между прочим, я