Из-за входной двери слышны неразборчивые крики. Вслед за этим раздается громкий треск, и я улыбаюсь, так как уже знаю, что сейчас увижу, как Дайя задает этому парню жару.

Вставляю шпильку в замочную скважину и заклиниваю ее, выводя замок из строя. А затем вхожу в его дом, словно в свою любимую забегаловку.

– Зачем ты все время дергаешься? – кричит Люк из коридора. Я вытаскиваю пистолет и начинаю прикручивать глушитель, направляясь в сторону шума. – Я же пытаюсь помочь тебе!

Завернув за угол, останавливаюсь.

Дайя привязана к опрокинутому на пол стулу, ее руки неудобно прижаты ее собственным телом. Она кричит сквозь клейкую ленту, излучая взглядом лишь смерть. Когда она замечает меня, ее глаза расширяются, а затем она начинает извиваться еще яростнее, словно пытается обратить на себя внимание.

Я не могу разглядеть ее отчетливей, хотя она находится прямо передо мной.

Заметив реакцию Дайи, Люк поворачивает голову, и его глаза тоже распахиваются шире, прежде чем он бросается за пистолетом. Я делаю выстрел в подколенную ямку до того, как он успевает сделать хоть шаг, и не испытываю ровным счетом ничего, даже когда он с воплем падает на землю.

– Остынь, Дайя, – говорю я, подходя к ней. – Я вижу. Извиваясь, как червяк на крючке, ты только натрешь себе кожу.

Она недовольно хмыкает, нетерпеливо ожидая, когда я подниму ее вместе со стулом, развяжу веревки и помогу подняться. Она смотрит мне в глаза, замечает темные круги под ними и пустоту во взгляде. А потом крепко обхватывает меня руками.

Я растерянно моргаю, замираю на мгновение и обнимаю ее в ответ. Дайя тут же разражается слезами, и я ощущаю ее рыдания своей грудью. Успокаивающе кладу руку ей на шею. Это единственное, что я могу сейчас сделать, чтобы убедить ее, что я действительно здесь и она в безопасности.

В моем горле стоит ком, мешающий говорить. Потому что, как бы я ни был рад, что с Дайей все в порядке, я не в состоянии прочувствовать это.

– Пожалуйста, скажи мне, что знаешь, где она, – умоляет она, стискивая мою толстовку пальцами.

Я вздыхаю, отнимаю ее руки и осторожно отстраняю от себя. Она выглядит ничуть не лучше, чем я. Ее зеленые глаза красны от слез, черные волосы растрепаны, а на смуглой коже синяки.

– Еще нет, – шепчу я, не в силах произнести эти разочаровывающие слова громче.

Ее глаза закрываются, принимая поражение, однако она кивает головой.

– Мы ее найдем. Обязательно.

– Что он с тобой сделал? – спрашиваю я, возвращаясь к разговору о паразите, ползущем по полу к своему оружию.

Пистолет лежит на журнальном столике метрах в трех от него. Я поворачиваюсь и стреляю в пистолет, тот отлетает куда-то под белый диван.

Держу пари, что на этой штуке никогда не сидела ни одна задница.

– Ничего такого, чего я не позволяла ему делать раньше, – бормочет она.

Я качаю головой.

– Мы оба знаем, что в этот раз все было не по обоюдному согласию.

Она отворачивается, выглядя смущенной.

– Ты ведь в курсе, что не просила ни о чем таком, да? – Я встряхиваю ее, чтобы привести в чувство.

Она кивает, несмотря на то, что полностью убежденной не выглядит.

– Макс у меня. Так что с Люком разберемся здесь. Если хочешь, можешь даже отыграться на нем.

Я уже собираюсь отвернуться, когда она кладет руку мне на запястье, останавливая меня.

– Не теряй свою человечность, Зейд. Адди сильная, и она сможет это пережить.

Я устремляю на нее пристальный взгляд. Мне интересно, видит ли она во мне то, чего не вижу я.

– Уже потерял.

* * *

Я бью сильнее. Черт, нужно еще жестче.

Стоны, раздающиеся в ответ, пробегают по моему позвоночнику разрядами удовольствия.

И каждый раз, когда я их слышу, я думаю только об Адди. Я не перестаю думать о ней, даже когда мольбы сменяются криками. Жестче.

– Пожалуйста.

Голос сбивается от недостатка кислорода.

Недостаточно жестко.

– Пожалуйста что? – требую я сквозь стиснутые зубы, по моему виску течет пот от напряжения.

Все еще недостаточно.

Достаточно не будет никогда. Только когда ко мне вернется Адди.

– Зейд, – зовет меня Дайя. – Пожалуйста.

Я оглядываюсь на нее, и мой молоток замирает над массивным гвоздем, торчащим из ноги Люка. Она выглядит позеленевшей, но я не могу найти в себе желание разбираться с этим сейчас.

Последние несколько минут я вбиваю гвоздь в его предплечье, и мне удалось загнать его достаточно глубоко, чтобы тот прошел насквозь и вонзился в деревянный стол, но это очень большой гвоздь, и его можно забивать дальше.

Стоны Люка полны агонии, и его отчаянные мольбы заставляют меня чувствовать себя так хорошо, насколько это вообще возможно.

Но и этого недостаточно.

Я хочу, чтобы он кричал так громко, пока не потеряет голос окончательно.

На мою руку ложится рука Дайи, шум в моей голове прорезают уже ее мольбы.

– Он тебя обидел, – категорично заявляю я.

Она кивает.

– Да. И теперь я готова взяться за дело сама.

Я выпускаю молоток, и тяжелая резина с размаху падает на его руку, а затем отскакивает на стол. По всему дому эхом разносится крик.

Все еще недостаточно.

Вытираю нос и отворачиваюсь, руки дрожат от необходимости продолжать вбивать гвоздь, пока его головка не впечатается в плоть.

С тех пор как я затащил Люка на стол в столовой и начал пытать, прошло уже больше часа. Я нашел в его гараже несколько инструментов и решил воспользоваться ими максимально эффективно, поскольку у него такой возможности уже не будет.

Дайя откашливается.

– Люк? Просыпайся, дружок.

Я слышу шлепок и, оглянувшись, вижу, как она с силой бьет его по щекам. Его голова откидывается в сторону, и из горла вырывается еще один стон.

– Пожалуйста, – хрипло шепчет он.

Его нужно выжать досуха. Но даже тогда я не буду удовлетворен.

– Знаешь, я уже неделю твержу тебе то же самое, – произносит Дайя, и ее голос срывается.

Ее глаза наполняются слезами, и это только разжигает пламя в моей груди. Они с Адди неимоверно близки. А поскольку Адди – моя семья, значит, Дайя тоже моя семья.

Он станет показательным примером, чтобы все вокруг поняли, что их никогда нельзя обижать.

А то, что он сыграл не последнюю роль в похищении моей девочки, только усугубит его участь.

Это… это непростительно. Несовместимо с жизнью.

Люк сглатывает, но какое-то время не может вымолвить ни слова.

– Ничего личного, – хрипит он. – Я делал лишь то, что