Поджав губы, я перестаю сопротивляться, и он удивительно бережно берет мое запястье и кладет на свое обтянутое джинсами бедро. На моих веках проступают слезы, когда жужжание машинки отдается в моей плоти вибрацией, а затем я чувствую укус иглы.

– Ты сам себе бил татуировки? – спрашиваю я, хотя на самом деле мне это не интересно. Я пытаюсь хоть как-нибудь отвлечься от того, что он сейчас делает.

– Нет, – коротко отвечает он.

– Сколько у тебя их?

Он бросает на меня взгляд.

– Много.

– Это моя первая, – шепчу я. – Твои тату что-нибудь значат?

Он снова поднимает на меня глаза, теперь в них раздражение.

– Некоторые, – уступает он.

Какое-то время я молчу.

– Но ни одна из них не является клеймом, да?

На этот раз, когда он смотрит на меня, эмоцию в его взгляде я разобрать не могу. Он ничего не отвечает, и я принимаю это за ответ.

Он бьет мне татуировку всего несколько минут, но я уверена, что линии получились неровными из-за моей дрожи.

Когда он заканчивает, из моих глаз вырывается первая слезинка, и я сразу же смахиваю ее. Если он и замечает это, то не подает виду.

Собрав инструменты, он выпрямляется и пристально смотрит на меня. Я не могу прочитать то, что отражается в его глазах, но, наверное, мне и не нужно.

– В каком виде ты дашь мне успокоительное? – спрашиваю я, ковыряя обрывок нитки на зеленом армейском одеяле.

Моя шея и запястье горят, и все, чего я хочу, – это просто покинуть этот мир.

Считается ли это слабостью? Будет ли Зейд разочарован, если узнает, что я хочу провалиться в яму бессознательности вместо того, чтобы когтями прокладывать себе путь отсюда?

«Ты должна быть в боевой готовности», – успокаиваю я себя. Уверена, есть еще много чего, что я могу предпринять, независимо от моего физического состояния. Узнать распорядок в доме, подслушать то, что могло бы мне помочь, но я так чертовски устала, что мое тело все равно неуклонно отключается.

Он пожимает плечами, в его темных глазах сверкает какой-то странный огонек.

– Таблетки. Но тебя должно волновать не это.

Рио снова приближается ко мне, его ботинки гулко стучат по полу, пока его колени не касаются белой простыни. Он наклоняется ко мне, его губы едва не задевают мою щеку, а горячее дыхание обдает раковину моего уха.

– Лучше беспокойся о том, чтобы здешние парни не пришли сюда за легкой добычей, – шепчет он, вызывая у меня холодный озноб.

Мое горло пересыхает и забивается от нахлынувших эмоций. В основном это отвращение и гнев, но также и ужас. Мысль о том, что эти типы могут воспользоваться моим телом, пока я в отключке, вызывает тошноту. Желудок скручивается, и мне требуется все мое самообладание, чтобы сдержать горячие слезы, выступившие на глазах.

– Франческа такое одобряет? – с трудом выдавливаю я, хрипло и напряженно.

Он отодвигается на сантиметр, внимательно следя за выражением моего лица. Я смотрю прямо перед собой, не желая видеть его бездушные глаза.

– Она не узнает. – Он делает паузу, в уголках его губ появляется злобная ухмылка. – Как и ты.

Я изо всех сил стараюсь сохранить спокойствие, несмотря на то, что мое тело содрогается от угрозы потерять контроль над собой. Когда его большой палец проводит по моей нижней губе, раздвигает рот и кладет на язык белую таблетку, из моих глаз скатывается еще одна слезинка.

– Глотай, – тихо приказывает он.

И я глотаю, с надеждой, что это означает, что я больше не буду помнить ничего из этого.

– Хорошая девочка, – хвалит он.

Да пошел ты.

А потом он проводит пальцем по моему позвоночнику, оставляя мурашки.

– Не волнуйся, принцесса, может быть, я сумею уберечь эти швы, когда они придут сюда, – бормочет он, даря мне клочок надежды, за который я отказываюсь цепляться.

Я рычу в ответ и устремляю на него свой помутневший взгляд.

– А чем ты лучше? – шиплю я, испытывая его мораль. Она такая же мутная, как и матовое стекло.

Он медленно выпрямляется и бросает на меня загадочный взгляд.

– Думаю, ты никогда так и не узнаешь.

Развернувшись, он выходит из комнаты. И как только дверь захлопывается, из моих глаз скатывается еще несколько слезинок. А следом за ними обрушивается целый потоп. Я сворачиваюсь в клубок и закрываю рот рукой, пока мои рыдания вырываются наружу.

Я рыдаю до тех пор, пока мои глаза не опухают. Медленно вдыхаю и снова собираю себя по кусочкам. Получается не слишком хорошо, и некоторые мои части не на своих местах, но я больше не лежу в руинах, и это лучшее, что я могу сделать на данный момент.

Протерев глаза, с дрожью вздыхаю и рассматриваю свою новую комнату. Мне трудно оставаться в сознании, поскольку начинает действовать таблетка, а приступ жалости к себе пока не прошел, однако до сего момента у меня не было ни секунды, чтобы осмотреть тут все, пока никто не дышит в затылок.

Мне отвели небольшую комнату в задней части дома. Обстановка скудная: зеркало, бугристая кровать с потерявшей форму подушкой и колючим одеялом, тумбочка и комод.

Как и весь дом, деревянный пол скрипит при каждом шаге, и у меня возникает ощущение, что очень скоро я узнаю, в каких именно местах он не издает звуков.

С другой стороны, из закрытого на гвоздь окна открывается прекрасный вид на подъездную дорожку, и я могу видеть всех, кто входит и выходит, а еще у меня нет соседей.

До появления Франчески Рио сообщил мне, что к аукциону помимо меня готовят еще пять девушек. Франческа должна сделать из нас настоящих секс-рабынь. Научить, как себя вести, как выглядеть и чего не делать.

Но на самом деле она учит нас выживать в этом мире.

И я не вижу ни малейшего смысла во всем этом.

Чем более покладистыми, послушными и приятными мы будем, тем меньше вероятность того, что мы станем объектом ненужного насилия, сказал Рио. Но в том, что у покупателей будут жестокие, садистские наклонности, нет никаких сомнений, и какими бы идеальными маленькими карманными кисками мы ни оказались, нет никаких сомнений, что мы подвергнемся насилию.

Они хотят, чтобы мы поняли, что нам никуда не деться, поэтому мы должны вести себя правильно и принимать хорошие дни наравне с плохими. Но это не выживание, а подчинение.

Это согласие с тем, что однажды мы все здесь умрем. И больше никогда не увидим своих родных и близких. Не почувствуем свободы, смеха и независимости