Шрифт:
Закладка:
— Передавайте за проезд! Ну чего встал как столб и рот раззявил! Деньги давай!
На трамвае — до центра. Там бурлит жизнь. Машут жезлами регулировщики в шинелях и шлемах. Реют транспаранты «Союз рабочего класса и трудящихся крестьян есть источник силы диктатуры пролетариата!», «Да здравствует Красная армия — вооруженный отряд пролетарской революции».
Выстроилась целая колонна грузовиков у стройки гостиницы «Москва». У «Метрополя» рядком стоят машины поменьше и пошикарнее — черные, лакированные, представительские лимузины, а также такси. Там же в сторонке приютились извозчики, уже сменившие свои летние пролетки на сани.
А вот и Государственный Большой театр. Для меня сейчас это не просто знаменитое историческое здание, оплот советской культуры и место постоянной работы Сапера. Это нечто куда большее. Но об этом попозже.
Сейчас я продолжаю свой почти туристический, а на самом деле проверочный маршрут. И пока что он меня не слишком радует, потому как нарастает напряжение и сигналит интуиция. Вот только внешне демонстрировать беспокойство мне никак нельзя.
Проверяемся дальше. Впереди остановка. Как раз то, что нужно.
Толпа скопилась приличная. И началась осада подошедшего транспорта — дело эпическое и требующее как воли, так и физической подготовки.
— Товарищи! — послышался срывающийся юношеский голос. — Пропустите! Я должен комсомольцам Паровозного поселка про троллейбус рассказать!
Ну как тут сердцу не дрогнуть. Как-то сдвинулся я да втолкнул деревенского вида паренька перед собой. И успел следом протиснуться сам. Все, теперь быть парнишке первым парнем на Паровозном.
Бока здесь мне намяли сильнее, чем в трамвае. Народ ломился в троллейбусы еще и в познавательных целях, чтобы было чему подивиться и что рассказать. Все же только что пущенный троллейбус, первый в СССР. Название «ЛК-1», что расшифровывается как «Лазарь Каганович-1». Синий корпус, желтая крыша. И салон куда просторнее, чем в трамвае и в автобусе.
А вообще удивительная, скажу я, эта штука. Это почти автобус, цепляющийся лапами-штангами за провода и готовый ездить хоть год без каких-либо заправок, пока московские электростанции дают достаточно тока.
За окнами проплывала Москва. Каждый раз она для меня немножко иная. Она всегда менялась, разворачивалась, как флюгер, чутко улавливая ветры истории.
Еще недавно она была разудало разгульная, по-нэпмански широкая, с дорогими магазинами и с бесконечными очередями на бирже труда. Теперь будто посерела, оделась в стогую одежду, прикрывающую весь блеск и всю мишуру, растеряла былую роскошь. Голодновато теперь здесь. И вместе с тем видно, что она не просто падала в аскезу и самоограничение. Теперь здесь нет безработных, каждые рабочие руки наперечет. Москва будто собиралась для рывка в будущее. И готова была повести за собой всю страну. В будущее нелегкое, полное трудов, но вместе с тем надежд и перспектив. Еще недавно медленно загнивавший, катившийся в местечковое торгашество, в мелкие страстишки город начинал жить чем-то большим. Он разгонялся, как паровоз, тот самый, у которого в коммуне остановка.
Разворачивалось серьезное строительство. Притом строили не только бараки для пролетариата вроде тех, что высятся на Верблюжьей Плешке. Сносились особняки и лавки, освобождая место для широких проспектов. Возносились гордо вверх и врастали глубоко в почву, как пирамиды, на века, титанические строения. Страна готовилась подниматься, как град Китеж из глубин озера народной мечты. И ощущение было настолько полным, что безраздельно овладело мной.
Да, Москва менялась, и менялась к лучшему. Не менялось лишь вечное ее движение масс народа, машин, лошадей. Оно неизменно затягивало и гипнотизировало меня.
Всегда меня тянуло в этот город — он был неким величественным и непостижимым, как гигантские, покрытые снегом горные вершины. Он околдовывал меня. И страшно хотелось именно здесь жить и служить… А, ладно, это во мне просыпается уснувший было в ритме повседневных служебных забот карьерист. Сейчас надо думать не о московской карьере, а как выбраться из троллейбуса.
— Пропустите, я уже остановку проехал!
— Отодвинься, что расклячился! — непередаваемый стиль общения в московском транспорте.
Уф, выбрался. А теперь пешочком. Через извилистые улочки и горбатые переулочки. Нет, пока что не к моей цели. Мне еще нужно определиться со своими чувствами. А они сигнализировали с новой силой — за мной идут. Давление чужого взгляда во время поездки в троллейбусе немножко ослабло, теперь же вспыхнуло с новой силой.
Интересно, топтуны тоже в троллейбус протискивались или у них извозчик, а то и авто, на подхвате? Черт его разберет. Никого конкретно я так и не смог засечь. Просто знал — за мной идут.
Иногда создается ощущение, что главное занятие всяких тайных служб и организаций — ходить друг за другом. Тайно, скрытно и неуловимо. Ну, в какой-то мере это так и есть. Необнаруженный хвост — вечный ужас разведчика. Потому как это почти что синоним слова «засыпаться». Особенно когда идешь на встречу.
Эх, мне бы навыки Палыча, нашего главного спеца по наружке, он бы моментом разобрался. Но кое-чему он меня научил.
Ведут меня аккуратно. Скорее всего, не один топтун. Уверенно держат дистанцию.
Интересно, где меня зацепили? Скорее всего, вели от Яузы. Иначе не получается. И вообще, кто такие и как посмели? Возможен вариант, что мной заинтересовались мои коллеги-чекисты. Когда операция такого уровня секретности, то правая рука не знает, что творит левая. По идее, моя группа террора вполне могла попасть в разработку одному из подразделений ОГПУ. Правда, в таком случае начальство, притом того заоблачного уровня, что в курсе всех серьезных разработок, должно было принять соответствующие меры и изъять материалы. Но в жизни случаются всякие накладки. Тогда эта ситуация неприятная, но, в принципе, решаемая, если, конечно, меня и мою терроргруппу сейчас не кинутся вязать с криками: «Попался, контра! Пил кровя из трудового народа!»
Но все же мне кажется, все несколько иначе — более интригующе и опасно. Это напомнил о себе Птицеед.
Я все же срисовал наблюдателя. Сначала мельком. Нужно четче его обрисовать.
Затормозив у газетного киоска на бульваре, я купил «Крестьянскую газету». Прислонившись к ларьку, развернул. Что у нас там?
«В Северо-Американских Соединенных Штатах отменен сухой закон». Вот теперь оторвутся за все сухие годы — аж представить страшно. Наши «золотари» с Верблюжьей Плешки по сравнению с дорвавшимися до пойла янки просто воспитанными скаутами покажутся.
А вот и топтун. Пристроился у афишной тумбы. Вникает внимательно и вдумчиво в музыкально-театральную жизнь столицы.
Я сложил газету и пошел ему навстречу. Невзначай так — мало ли для чего мне надо вернуться.
Лица его разглядеть не
