Шрифт:
Закладка:
Постепенно созрел план. По нему и начали действовать, дойдя до цели.
К сожалению, идти на дело пришлось вдвоем, так что добычу всю не унесут. Коля Шелест перед самым походом подвернул ногу. Он валялся на койке в общежитии, стонал и кормил боевых товарищей душераздирающими историями, как с колоссальным трудом, преодолевая дичайшую боль, дошел до врача, который перебинтовал травмированную конечность и дал больничный на пять дней.
В эту самую травмированную ногу Мирослав сразу не поверил. Куда легче верилось в то, что имеет место банальное членовредительство. Это как перед атакой солдат стреляет себе в руку — мол, враг достал, так что нет никакой возможности идти на пулеметы, а положена ему больничная койка с чистыми простынями. А что с самострельщиками в боевых условиях делают? Нет, конечно, никто к стенке ставить Колю не будет. Но у Мирослава память долгая и злая. И в свое время он припомнит это малодушие. И припомнит свой стыд от того, что пришлось разочароваться в еще одном соратнике. Вот Родион — другое дело. Молчит. Идет вперед. Надежен, как топор-колун. Готов на все ради святого дела…
Стрелок ВОХР, поежившись от укрепившегося сегодня мороза, сделал круг и вернулся к исходной точке недалеко от забора. И с изумлением увидел на снегу распластанный темный силуэт. Двинулся к нему:
— Вставай! Стрелять буду!
Незнакомец даже не пошевелился, только сладко всхрапнул.
— Встать! — заорал стрелок. — Осточертели! Ходят и ходят! И мороз вам не мороз. Пьянь такая!
Он привык к тому, что через дыру в заборе все время сквозят местные. Сперва гонял их, требовал от руководства заделать лаз. Заделывали. Вскоре доски забора отламывали снова. А народ опять срезал дорогу. Ну не стрелять же их, дураков. Но чтобы вот так нагло разлечься около охраняемого склада!
Стрелок был возмущен. Пальнуть, что ли, в воздух да сдать гада в караулку? Но возиться неохота. Пока услышат выстрел, пока прибегут. Лучше просто растолкать пьяную скотину и выгнать за территорию.
Он подошел к лежащему телу, прикидывая, как лучше привести незнакомца в чувство. Решение напрашивалось само собой — тыкать в него стволом винтовки, пока не очнется. Лучше, конечно, приголубить прикладом. Но так нельзя. Ствол должен смотреть на врага. Чтобы в случае чего уложить того наповал, не давая никакой возможности отнять оружие. Так что он ткнул стволом, притом достаточно болезненно, и отступил на шаг.
Тело заворочалось и замычало что-то нечленораздельно-матерное, но вставать желания не изъявило. Только перевернулось на бок и сладко причмокнуло.
— Вот ты ж зараза! — воскликнул стрелок, примерившись двинуть еще раз.
И краем глаза уловил движение, а потом и скрип снега. Резко обернулся. От забора отделилась еще одна фигура — долговязая, нескладная и, похоже, тоже вусмерть пьяная. Сейчас еще один завалится тут в снег. Целый шалман народа!
Пошатываясь и с трудом вытаскивая валенки из снега, второй нарушитель шел, вихляясь и отчаянно вопя:
— Сенька, ну ты где?! Ты чего?! Нам идти надо к Агриппине! Ждет же тебя, кобеля!
— Стой! Стрелять буду! — заорал стрелок, поднимая винтовку и целясь в нового пьяницу.
— В меня? — пьяница застыл, покачиваясь. — В пролетария!
— Стоять!
Стрелок был занят этим типом. И упустил момент, когда лежащий на снегу нарушитель неожиданно ловко и быстро поднялся. Выпрямился во весь свой немалый рост, вытащив из кармана тяжеленький мешочек, наполненный песком.
Родион, а это был он, имел практику использования таких штуковин. Если ловко ударить мешочком, то сознание выбивается с одного удара, притом без угрозы для жизни. Вот и сейчас он рассчитывал срубить стрелка ВОХРа сразу. Желательно с наименьшим ущербом для здоровья.
Он шагнул к вохровцу. Тот ощутил движение, обернулся. Но Родион ловко, левой рукой, схватил ствол «мосинки» и резко дернул на себя, вырывая из рук хозяина. Отбросил винтовку в сторону.
И встретился со стрелком, невысоким, потрепанным жизнью и временем мужичком лет пятидесяти, глаза в глаза.
Тот вовсе не испугался. Только как-то грустно посмотрел на него и низким, каким-то продирающим насквозь, скорбным голосом произнес:
— Ты ж контра… Ты же против народа.
Родион будто получил кулаком под дых — от этого укоризненного взгляда и от этого голоса будто что-то обрушилось в его сознании. Слетел морок, в котором он лениво и бесцельно пребывал последний год, попав в эту чертову организацию.
— Не, батя, ты попутал! — неожиданно глухо произнес он. — А мы пошли! Мы тут загуляли ненароком! Не обижайся.
Хлопнул глухо стрелка ладонью по плечу. И направился к дыре в заборе, решительно крикнув Мирославу:
— Пошли к Агриппине. Не туда забрели!
Стрелок подобрал винтовку, но даже не сделал попытки выстрелить. Уходят — и ладно. Он все не мог понять, что это было. Действительно грабители? Хотя что тут грабить? Или подгулявшие селяне? Во всяком случае, сообщать об этом происшествии не стоит. Сразу возникнут вопросы: а как допустил, а почему не задержал. А ему это лишнее…
Глава 15
Я шагаю по столице. По златоглавой зимней Москве. Задорно хрустит снег под ногами. Крутит ласково мягкая, совсем не злобная вьюга.
И мало кто знает, что по-нэпмански одетый гладкий гражданин в моем лице на деле не кто иной, как главарь террорячейки, цель которой разнести в клочки спокойствие этого города. Принести в него боль, хаос и разруху. И идет он на встречу со своим подельником — знатным мастером массовой погибели. И уж совсем немногие знают, что главная моя задача — не допустить этого самого террора. Такая вот забавная матрешка получается. Обычный гражданин — злобный террорист — внедренный чекист.
Эка я завернул. Сам запутался. Но настроение у меня сегодня какое-то странное — лирически-философское и вместе с тем настороженное. Притом настороженность растет с каждым шагом. А я ей привык доверять, потому как благодаря ей, пробуждающейся в самые неожиданные моменты, до сих пор жив.
Маршрут у меня изначально простой. Верблюжья Плешка — станция «Пятая верста» — Ярославский вокзал — Новинский бульвар. Ну а дальше — один из переулков, где меня и ждал с нетерпением Сапер.
Вот только прямые дороги не для нас. Для нас — петляющие тропы и крепкая бдительность. Попетлять по Москве я всегда готов, притом с удовольствием.
Сперва московский трамвай «двойка», идущий от вокзальной площади. Суровый вагоновожатый в объемистом тулупе, накинутом поверх форменной одежды, гордо возвышался на винтовом стуле, плавно
