Венеции. Особенно радостно восприняли весть о вступлении России в Священную лигу на покоренных турками христианских землях[2395]. В Стамбуле султан «зело со всем басурманством задрожал»; в 1687 г., когда В.В. Голицын в чине канцлера и генералиссимуса[2396] двинул полки обновленной армии на юг, янычары завопили, что «русские идут на Стамбул!» и учинили бунт, а фанатики стали бросаться с минаретов, чтобы не попасть в руки «гяуров»[2397].

Более осторожный, чем Матвеев, канцлер Голицын не принимал решительных действий, пока не завершил реформу и перевооружение армии (получившей мощную полевую артиллерию, ручные гранатометы и даже винтовки[2398]). За успех военных реформ генералиссимус поплатился: летом 1689 г., в условиях тайных переговоров всех союзников с врагом, он не смог ввести рвущиеся в бой полки в Крым. Русские и турки прекрасно понимали значение Крыма как потенциальной базы военно-морского флота. Превратившая Черное море во «внутреннее озеро» Турция должна была биться за Крым до конца. Войти в Крым значило дать союзникам возможность ускользнуть из Священной лиги, вновь оставив Россию сражаться с османами в одиночку. В отличие от Ромодановского, застывшего на Чигиринских высотах по указу царя Федора, генералиссимус Голицын сам превратил себя в «изменника», остановив армию у Перекопа, и несколько недель спустя отправился в ссылку. Его самопожертвование не пропало: союзники окончательно бросили «Христово воинство» лишь 10 лет спустя.

Служивший под командой Голицына в Чигиринских и Крымских походах ученый книжник Андрей Иванович Лызлов сделал единственно возможные выводы из опыта последних крестовых походов. Он отказался рассматривать христианство и ислам как главные признаки, объединяющие и разъединяющие народы. Историк предложил рассматривать тысячелетние (со времен Геродота) геополитические проблемы Евразии и Северной Африки как борьбу оседлых и относительно мирных земледельческих народов с кочевыми и полукочевыми «скифами», частью экономики которых является «грабительство» соседей. Причем он подчеркивал, что «скифское» состояние вовсе не является постоянной характеристикой этносов, религий и культур.

Русские, писал Лызлов, тоже когда-то были «скифами» и грабили цивилизованный Царьград, на врата коего Вещий Олег прибил свой щит. А к концу XVII в. в Российской державе мирно уживались (и подвергались нападениям новых «скифов») потомки воинов Золотой Орды и «скифских» ханств, о войнах с которыми живописно рассказывает «Скифская история». Историк подчеркивал необходимость обороны любой страны и освободительных войн в пользу покоренных «скифами» народов: не остановив опасности, ее нельзя было ликвидировать. Но единственным путем радикального решения «скифской» проблемы Лызлов считал справедливый мир, позволяющий надеяться, что сами «скифы», лишившись возможности «грабления соседей», постепенно научатся жить мирным трудом, как многие народы до них.

Не остановившись на этом, автор дал в «Скифской истории» весьма серьезный анализ геополитических проблем. Взаимосвязь событий и противоречий в христианской Европе была вполне очевидна со времен общеевропейской Тридцатилетней войны (1618–1648). Новая война Империи, Испании, Голландии и Пруссии против Англии, Франции и Швеции (1672–1679), похоронившая международные планы правительства канцлера А.С. Матвеева, подчеркнула хрупкость и ненадежность понятия «христианский мир» как политической категории. Предательское поведение Речи Посполитой, в защиту которой Россия и начала войну с Турцией, серьезно охладило пыл сторонников идеи «славянского единства».

С другой стороны, острая реакция мусульманских подданных России на перипетии антитурецкой войны потонула в волне восстаний инородцев, прокатившейся в конце 1670‑х гг. от Поволжья и Урала до Даурии и Камчатки. Мы, заявляли башкиры и татары, возмутившиеся после оставления русскими войсками Чигирина (1678), с «турскими и крымскими людьми… одна родня и душа», поэтому должны с ними на одной стороне «битца и воевать». На той же стороне, «родней» туркам и татарам проявили себя калмыки и ногайцы, киргизы и тувинцы, тунгусы, ханты, самоеды и коряки[2399].

Это очевидное для разных народов «родство» в выборе противника побудила Лызлова к серьезной попытке анализа глобального противостояния, далеко выходящего за рамки христианской Европы и мусульманского мира. Опыт современной политики и глубокое исследование истории Евразии побудили автора отодвинуть проблемы вероисповедания на третий план: вторичный по отношению к социально-политическим и даже этнополитическим противоречиям мира того времени.

Объектом исследования в «Скифской истории» являются главным образом кочевые народы Юго-Восточной и Восточной Европы, связанные своим происхождением и протяженностью государственных образований с Азией, Аравийским полуостровом и Северной Африкой. Но описание свойств и деяний «скифов» дано Лызловым в более широком контексте взаимодействий с земледельческими племенами и государствами Европы. Определенным Андреем Ивановичем предметом исследования служит история «скифских» завоеваний и порабощения земледельческих народов в Европе. Однако по сути своего метода Лызлов не может обойтись без геополитического синтеза в рамках исторически обозримого пространства Вселенной[2400]. Оно включает Евразию (за вычетом Юго-Восточной Азии), Аравию и Северную Африку: то есть пространство сильных этногенетических, исторических и культурных взаимосвязей от Китая и Восточной Сибири через Центральную Азию и Индию – до Атлантического океана.

Автор начал повествование с мифологических времен, но последовательное описание событий им ведется от Чингисхана и завершается последней четвертью XVI в. Главной задачей историка Лызлов полагал не столько убедительное изложение актуальных взглядов на смысл и взаимосвязь событий, сколько поиск закономерностей в бурных исторических коллизиях, непосредственно затрагивающих Россию. Задача автора состояла в обоснованном выявлении, отборе и изучении событий и явлений, характеризующих «скифов» и систему их взаимоотношений с оседлыми народами с древности до новейшего времени с целью понять причины успехов и поражений сторон и определить перспективы этого развивающегося конфликта. Именно достижение понимания – если не всего механизма истории, то отдельных его сторон – делало «Скифскую историю» исключительно важной в глазах читателей и ученых последователей автора.

«Скифская история» должна была по замыслу автора дать ответ на вопрос о происхождении и перспективах развития сложившейся к XVII столетию ситуации ожесточенного противоборства славянского, христианского, оседлого мира с огромной Османской империей и воинственными причерноморскими ордами. Слагаемыми проблемы генезиса этой конфликтной геополитической системы были вопросы о происхождении и истории многих народов и государственных образований, их гибели и поглощении, о развитии конкретных политических коллизий, роли отдельных ключевых событий и личностей и т. п.

Лызлов совершенно справедливо выдвинул на первый план проблему «скифов» как постоянно действующего в обозримый исторический период фактора политической ситуации, которая имела, как чувствовал историк, прочную основу в общественной организации ряда народов. Автор не имел научных оснований, чтобы определить внутренний смысл общности татаро-монгольских и османских завоевателей и связал государственные образования, представлявшие угрозу независимости и самому существованию оседлых христианских народов, в первую очередь этногенетически, хотя проследить родство народов ему удавалось не всегда, и делать из него далеко идущие выводы автор не собирался (используя скорее как литературный прием для связи исторически удаленных друг от друга тем).

Он углядел тюркскую общность, выходящую за