Шрифт:
Закладка:
Интерес славянского читателя к книге, подробно рассказывающей о Константинополе и его достопримечательностях, укреплениях и торговле, городском и общеимперском бюджете, турецком праве и сословиях, дворцах и всем обиходе турецкого султана, вполне понятен. Знание этих обстоятельств позволяло лучше разобраться в причинах внутриполитических катаклизмов, потрясавших в XVII в. главного неприятеля славян – Османскую империю. В условиях мощного турецкого наступления в Центральной и Восточной Европе первостепенную важность приобрели детальные сообщения Старовольского о турецких арсеналах и цейхгаузах, об организации производства военного снаряжения и мощности судостроительных мастерских. Не меньшую, чем пушки, роль в войнах 2‑й пол. XVII в. играли «золотые солдаты» – драгоценные металлы, монета. Старовольский не из праздного любопытства описывал «утехи» и «милости» султанов, их гарем и шутов, каждый раз отмечая, во что обходится казне то или иное развлечение, даже паломничества в Мекку и церковные праздники. В сочетании с описанием основных доходов сведения о расходах имели стратегическое значение, характеризуя бюджет империи. Наконец, немаловажное значение имели сведения о традициях, связанные со сменой султанов (когда в Стамбуле обычно разгоралась «смута»), и о мусульманской религии – идеологической основе османской агрессии в Европе.
Перевод книги Старовольского в «Скифской истории» был проанализирован Е.В. Чистяковой[2362]. Во многих отношениях он был более точен, чем даже работа профессиональных переводчиков, сделанная для царя Федора Алексеевича в 1678 г., и в то же время историк обращался с текстом достаточно вольно.
Помимо ряда мелких сокращений текста источника в книге Лызлова обращает на себя внимание крупный пропуск: всей 6‑й главы Старовольского (Rozdział VI. O budynkach i miejscach tych, z których żadna intrata nie idzi, в переводе кн. Кропоткина – «Глава 6. О строениях и местах тех, с которых никаких податей не бывает»). В результате в Синодальном списке «Скифской истории» после 5‑й идет 7‑я глава (л. 308 об.; ср. ГИМ. Синод. собр., 439, л. 26–29), а в близком ему по времени списке Ундольского конца XVII в., который, по наблюдению Е.В. Чистяковой, служил образцом для переписчиков, 7‑я глава указана 6‑й[2363].
В своем творческом переводе Лызлов часто отходил от текста источника, давая собственные объяснения отдельным фактам, дополнял текст новой информацией и справками. Уже в первой фразе текста (л. 305) к словам «двор султана турецкаго» Лызлов добавляет: «с ним же мы, россиане и поляки, ближнее соседство имеем». Свои комментарии автор часто выделяет квадратными скобками, например: «сарай [то есть дом]»; «акведуктум [то есть привод воды подземными трубами]»; «по пяти аспр турецких [аспра – 3 денги российских]» (тут автор не удержался от добавления прямо в текст: «Аспру суть денги серебряныя, подобны денгам Московским»); четыренадесять миль италийских [такожде и верст российских]»; «дыван [то есть общее слушание]»; «цекауз или арсенал султанский [то есть двор различных припасов]»; «цекинов [или червонных золотых]»; «к началнику сарая султанского [или по нашему к казначею двора его]»; и т. п. (л. 305 об. – 306; 313 об., 322 об. – 333, 338–338 об.).
Множество пояснений, отражающих кругозор и исследовательскую работу автора, сделано на полях перевода: «Фонтана – сусуд, из него же вода емлема, нимало убывает»; «Суть то пирамиды яко башни или паче градки деланы над гробами царей Египетских»; «милион – тысяча тысящей»; «копуля (купол. – А. Б.) – свод или сень». Лызлов объясняет слова «фрамуга», «мозаика», «прокуратор», «ковалер», «алхимия», «завой („чалма“)», «библиотека», «латерна», «станца», «перспектива», «миниция» («денежный двор»); автор знает, что «ликтвор» – это «согревательное», а «елексир» – «проносное», что турецкий «алтан» есть «чердак или зрелна», а «яглы» есть «крупы просяны» (л. 306–307 об., 308 об. – 309 об., 320, 321, 322, 324, 326 об. – 328 об., 333, 337 А; ср. л. 314 об.).
На полях отражены результаты историко-географических разысканий (л. 331, со ссылкой на Ботеро, и др.), даны исторические пояснения и поправки (л. 308 об.), которые делаются и в тексте (л. 310 и др.). Немало добавлений в тексте имеют антикатолическую направленность (л. 308, 336, 359 об. и др.), причем Лызлов приводит в квадратных скобках и все характерные для католической дидактики обличения паствы, сделанные Стрыйковским (л. 359, З60 об., 364, 368 об., 370 об. и др.).
Сочинение Старовольского рассматривалось Лызловым не столько как литературный памятник, сколько как источник интересного прибавления к «Скифской истории». «Двор цесаря турецкаго» послужил ему удачным завершением исследования, сообщающим читателю сравнительно новые, XVII в., данные о потенциальном противнике и развлекающие особенностями стамбульской жизни. К точности передачи текста историк не стремился – ему важнее было адаптировать это приложение к своему фундаментальному ученому труду. Тем более что в его время, как и сегодня, более близкие к оригиналу переводы были вполне доступны.
Заключение
Суммируя наблюдения над использованием в «Скифской истории» российских и иностранных исторических сочинений, мы прежде всего отметим глубину черты, отделяющей авторский текст от его источников, последовательную работу Лызлова по обозначению происхождения используемых сведений в тексте и сносках, его стремление как можно точнее определить границы самих источников. Рационализм Лызлова проявился не только в сравнительно скептическом отношении к сверхъестественным явлениям и убеждении, что объяснение исторических событий кроется в их взаимосвязи, а не в провиденциальной воле. Пожалуй, более цельно он выразился в критическом подходе автора к историческим сочинениям, проявленным на разных уровнях.
Прежде всего Лызлов широко использовал реконструкцию исторических событий на основании разрозненных, зачастую косвенных сведений различных памятников. В «Скифской истории» немало прямых высказываний, подтверждающих ясное представление автора о границах между исторической реальностью, источником и исследователем. Лызлов сознавал, что многих сведений о событиях русской истории «не обретается в летописцах скудости ради их, браней ради и пленений непрестанных от татар»; отмечал, что некоторые народы остались «потаени и незнаеми греком и латинником» и т. д.[2364]
Использование приемов исторической реконструкции, основанной на сведениях конкретных памятников (а не на распространенном в историографии XVII в. домысливании), в результате чего фактическая насыщенность «Скифской истории» переросла простую сумму выявленных в источниках сообщений, может рассматриваться как аргумент в пользу отнесения труда Лызлова к числу первых научных сочинений по истории в России. Этот вопрос, впрочем, мы положительно решили, рассмотрев «Скифскую историю» в контексте других ученых исторических сочинений
