Для нас важнее обратить внимание на то, что автор использовал результаты реконструкции для проверки достоверности сведений источников. В ряде случаев Лызлов опровергал даже прямые их сообщения. Следует добавить, что критика факта применялась в «Скифской истории» при любой возможности, а не только в связи с обнаруженными автором противоречивыми сообщениями.

Лызлов не избегает противоречий в рассказах различных авторов, а, напротив, выделяет их, давая в одних случаях обоснование предпочтительности определенной версии, в других – объясняя возможность соотнесения сообщений, в третьих – показывая, что противоречие неразрешимо, но не может повлиять на сделанный им вывод. Располагая сведения различных источников по степени достоверности, автор учитывает их происхождение и обращает особое внимание на взаимное подтверждение рассказов независимых памятников.

Помимо древности одним из важнейших критериев оценки источников при их подборе и использовании была широта распространения, известность. Желая основывать свои рассуждения на бесспорных фактах, Лызлов избегал или специально оговаривал использование малоизвестных сообщений, отсутствующих в более популярных сочинениях. Этот критерий, о котором мы временами забываем, был весьма важен для положительного восприятия текста требовательным читателем, к которому Лызлов и апеллировал.

Для того чтобы использовать какие-либо сведения, Лызлову было необходимо убедиться в их правильном понимании. Это касалось и хода исторических событий, и отдельных названий, терминов, географических пунктов, расстояний и мер времени. Текст «Скифской истории» отразил огромную работу, проведенную автором по атрибуции имен и названий, установлению и переводу дат, подсчету хронологических периодов, уяснению маршрутов движения и численности войск, наконец, просто по пояснению отдельных слов. Это, в свою очередь, позволяло историку уверенно использовать одни сообщения и учитывать внутреннюю противоречивость других.

Критическим было отношение Лызлова не только к фактическому содержанию, но и к тексту источников. Значительная часть «Скифской истории» представляет собой оригинальный авторский текст с вкраплением оговоренных и отмеченных сносками цитат. В то же время автор использовал близкий к тексту пересказ и даже цитирование отрывков других памятников. Особенно это касается слабо выделенных им русских исторических сочинений: ЛЗЗ, ИАК и КЛ. Но несмотря на то, что последние полностью соответствовали рассматриваемой в этом случае теме борьбы Руси с Казанским ханством, Лызлов не ограничился традиционным в летописании и хронографии компилированием.

Прежде всего при подборе использованных в «Скифской истории» отрывков он ориентировался не на их литературные достоинства, а на возможность с их помощью наиболее ясно объяснить ход событий. Далее Лызлов максимально использует фактическую основу этих сочинений, пополняя цитируемый текст сведениями остальных памятников. Наконец, он тщательно исправлял в используемом тексте фактические ошибки, уточнял имена, даты, обстоятельства событий по всем доступным ему источникам. Критическая работа автора с источниками не позволяет подходить к текстологическому исследованию «Скифской истории» с традиционными мерками. Это уже научный труд, требующий прежде всего понимания хода мысли автора.

Учитывая эти особенности подхода Лызлова к источникам, мы должны рассматривать окончание его работы над «Скифской историей» в 1692 г. как важный этап становления русской источниковедческой мысли, определившей ее последующее развитие в трудах В.Н. Татищева и других историков XVIII в.

А.П. Богданов

«Магометанство» в структуре мира русского историка

Россия никогда не вела войну с исламом. Даже во времена владычества Золотой Орды и последующие века жестокой войны с исламскими ханствами русские «крестиане» называли словом «басурман» (исконно – musulnan, мусульманин) любого «нехристя», опасного чужака с юго-востока, а иногда и с запада. Уже в царствование Алексея Михайловича (1645–1676) положение изменилось кардинально. Россия превратилась в мировую империю, раскинувшую границы от Киева и Полоцка до Амура и Камчатки.

При царе-реформаторе Федоре Алексеевиче (1676–1682)[2366] российская элита – Государев двор и его публицисты[2367] – еще надеялись сохранить державу моноконфессиональной (путем обращения «инородческой» знати в православие), но уже не мыслили ее «русской» в этническом смысле. Со времен старшего брата Петра I на высшем официальном уровне понятие «русский» означало, прежде всего служащий России (поэтому генералы Дерфельден, Багратион и Милорадович с полным правом говорили в 1799 г. в Альпах: «мы русские!» – а Суворов на сие отвечал: «Горжусь, что я русский»)[2368]. Вторым официальным смыслом слова было «православный», и в XVIII–XIX вв. вероисповедание вполне заменяло национальность (по этническому признаку ее ввели только в XX в. большевики).

В 1692 г. московский дворянин Андрей Иванович Лызлов (1655–1697) завершил «Скифскую историю» – фундаментальную монографию о двух тысячелетиях европейских войн[2369], в которых одна из сторон была представлена мирной и обороняющейся, а другая – перманентно агрессивной. Особенно любопытно, что один из первых русских ученых историков отказался рассматривать острейшее в его время противостояние христианских стран Европы исламской Турции как конфликт конфессиональный (а тем паче этнический). Именно благодаря глубине осмысления исторических фактов книга Лызлова приобрела большое значение в истории русской общественной мысли, стала необходима читателям.

Ученая книга Лызлова оказалось весьма популярна среди современников[2370] и была высоко оценена его преемниками в русской исторической науке. «Скифскую историю» внимательно читал и правил Василий Никитич Татищев, видимо, готовя к изданию принадлежавший ему список[2371]; П.И. Рычкову Татищев писал, что «оная к татарской истории много потребна»[2372]. Рычков был согласен с этой оценкой и в своих работах широко использовал материалы «Скифской истории», предпочитая ее трудам западноевропейских историков, которые настойчиво навязывал ему А. Шлецер писал[2373]. Другой немецкий член Российской академии наук, Герард Федорович Миллер, отнесся к сочинению Лызлова с уважением и переводил на немецкий язык фрагменты «Скифской истории»[2374]. В последней четверти XVIII в. «Скифская история» была издана Н.И. Новиковым[2375]. Весьма внимательно отнесся к содержанию «Скифской истории» Николай Михайлович Карамзин, 15 раз использовавший ее сообщения в примечаниях к своей «Истории государства Российского»[2376].

Позднейшие исследователи постепенно забыли о «Скифской истории». Редкие специалисты при углубленном изучении частных проблем привлекали ее сведения уже в советское время[2377]. Оценить работу Лызлова сумел глубокий историк-востоковед Н.А. Смирнов. Изучив «Скифскую историю», он заявил, что «Благодаря труду Андрея Лызлова в русской литературе в конце XVII в. появилось произведение, в котором впервые на русском языке встречается наиболее полное изложение истории Турции, а также описание основных положений мусульманской религии»[2378].

В 1960–80‑х гг. труды Е.В. Чистяковой вернули «Скифской истории» Лызлова известность как наиболее крупному из первых русских ученых историков. Именно ее попечением и неустанным тщанием «Скифская история» вошла не только в учебные курсы[2379], но и в серию «Памятники исторической мысли», где занимает ныне достойное место среди произведений, проложивших пути развития нашей науки.

Чтобы понять мотивы, побудившие русского дворянина создать не просто принятую