— Это здорово!

— Ну да, только… — Она указала на птичку. — Это же мальчик. Как только поправился, начал петь… И это самое ужасное.

— Почему?

— В квартирах нашего дома держать животных запрещено. Мама велит мне от него избавиться, пока соседи не нажаловались хозяевам. Но у Марви, кажется, все еще болит крылышко, и он пока не может нормально летать. Когда я пыталась его выпустить в комнате, он пролетал совсем чуть-чуть и почти сразу падал. Мама пилит меня с начала лета — каждый день требует, чтобы я выпустила его на волю. Но теперь будет все холоднее и холоднее, так ведь? А потом вообще зима придет! Разве канарейка выживет на морозе? А если она еще и летать не может как следует — ее или кошка сожрет, или вороны заклюют, я же знаю! Как же я могу ее отпустить?

Сэнтаро набрал в чашку воды из крана, отхлебнул — и поморщился так, словно вода соленая.

— Так о чем вы договорились?

— На самом деле я знала, что так случится. И пришла к Токуэ-сан посоветоваться.

— Сюда?

— Да… Как раз в тот день, когда у вас случилось помутнение.

— Помутнение??

— Так мне сказала Токуэ-сан.

День в начале сезона «сливовых дождей», когда он не вышел на работу, понял Сэнтаро. Он провел рукой по лицу.

— И что же она посоветовала?

— Она сказала, что, если я не смогу его держать у себя, шеф что-нибудь придумает.

— Я??

— Ну да.

Кенар в клетке захлопал крылышками, потом подпрыгнул. И, выписав по дну клетки нечто вроде треугольника, протяжно засвистел. Чирр-чирр-чирр… А ведь поет он совсем не так, как обычные канарейки, подумал вдруг Сэнтаро. Или для нормального пения канареек уже не сезон?

— Ох, Токуэ-сан! Ну как же так… — только и выдохнул он. — Послушай. Мне очень жаль, но я тоже снимаю квартиру, где питомцы запрещены!

— Да, Токуэ-сан говорила, что может случиться и так. Но тогда, возможно, вы смогли бы держать канарейку здесь…

— Что?! Прямо так и сказала?

— Да.

— О, ч-черт… — выругался Сэнтаро, не сдержавшись. — Но здесь это тоже невозможно! Во-первых, хозяин лавки — не я. А во-вторых, в заведениях общепита держать питомцев не разрешается почти никогда.

— Серьезно?

— Серьезнее некуда.

— Хм-м…

Смутившись, девчонка уставилась на птицу в клетке и застыла как каменная.

— Послушай, Вакана… Ты знаешь, почему Токуэ-сан больше здесь не работает?

Стой, сказал ему внутренний голос. Что именно ты собрался рассказывать этой девчонке?

Но слова вырывались у него уже против воли.

— Ты меня слышишь, нет? Ты ведь спрашивала, что у нее с пальцами, верно?

Оторвав взгляд от канарейки, Вакана посмотрела на него.

— И она рассказала тебе, что в молодости болела, так?

— Так.

— Но когда ты обратила внимание на ее пальцы? В тот же день, когда спросила? Или раньше?

— Раньше.

— А почему все-таки решила спросить?

Чирр-чирр-чирр… — пропела канарейка.

— Я подумала, так будет лучше.

Ее большие глаза заблестели.

— Вот как? Ну, тогда знай… Токуэ-сан ушла потому, что решила, будто ее пальцы распугивают покупателей.

— У нее правда была проказа?

Сэнтаро кивнул. Но тут же насторожился.

— А это ты откуда узнала?

— Ну… Я рассказала про ее пальцы… но только одному человеку!

— И кому же?

Вакана уперлась взглядом в дораяки на тарелке. И медленно подняла голову.

— Маме.

Оконные щели постанывали от ветра. Опавшие листья сухо клацали по стеклу.

— Значит, маме?

— Да. А она потом специально пришла сюда без меня.

— И что?

— Здесь в пригороде — больница для прокаженных, так? И автобус ходит прямо оттуда. Мама сказала, что люди с такими пальцами — скорее всего, оттуда. Ну, и… велела мне больше никогда сюда не приходить.

Канарейка порхала кругами по тесной клетке. Листья сакуры снаружи падали один за другим.

Так вот оно что… Пораженный догадкой, Сэнтаро постарался не выдать озабоченности на лице. Но от слов удержаться не смог.

— А твоя мама могла рассказать про Токуэ-сан кому-то еще?

— Не знаю… Но она работает в ночном баре. Может, выпила и разболтала кому-нибудь. Там много мужчин отирается…

И Вакана застыла, глядя куда-то вглубь кухни.

— Твоя мама была не единственной, — мягко сказал Сэнтаро. — На пальцы Токуэ-сан таращились многие. Постепенно слухи расползались, и люди стали заглядывать сюда все реже…

— Но это ужасно! — воскликнула девочка с такой досадой, словно не хотела поверить в свою непричастность. Как лучше ответить, чтобы она не корила себя, Сэнтаро сообразил не сразу.

— Это называется «народная молва», — нашелся он наконец. — Сражаться с ней бесполезно. Вот почему я не могу оставить здесь твою канарейку. В последнее время все только и боятся птичьего гриппа! Может, лет десять назад птичка в кондитерской смотрелась бы мило. Но сегодня вызовет только панику, это уж наверняка.

— Ничего себе… — Вакана погладила прутья клетки. Марви радостно подпрыгнул в ответ. — А я думала, в заведение с канарейкой люди потянутся еще охотней!

— Все не так просто. — Сэнтаро покачал головой, и Вакана понурилась пуще прежнего. — Хотя молва молвой, но…

Не договорив, Сэнтаро тяжело вздохнул.

— Но что?

— Боюсь, Токуэ-сан ушла потому, что я сам сделал кое-что похуже.

Не понимая, о чем он, Вакана снова погладила клетку. Радостно подскочив поближе, Марви легонько клюнул ее в палец. С улыбкой отдернув руку, она снова посмотрела на Сэнтаро.

— Возможно, она решила уйти, когда поняла, что я не стал за нее бороться…

— Бороться?

— Ну да… хотя она и научила меня готовить лучший цубуан на свете.

Чуть подумав, Вакана протянула:

— Я, конечно, чего-то не понимаю, но… если так — почему бы вам все не исправить?

— Исправить?

— Ну да.

— Что