Шрифт:
Закладка:
На экран пузатого монитора вывалилась целая куча ссылок. С которой лучше начать — он понятия не имел. Меньше всего ему хотелось разглядывать шокирующие снимки изуродованных пациентов. И он начал вчитываться в заголовки по списку. Выбор статей предлагался самый обширный. Исторические хроники распространения проказы в разных уголках мира, ее различные медицинские толкования; воспоминания бывших пациентов о борьбе за отмену Закона о принудительной изоляции[12]; дайджесты дискуссий о профилактике лепры из ведущих японских газет; страницы сайта Министерства благосостояния о ситуации с лепрой на сегодня — и так далее…
Сэнтаро методично просматривал тему за темой. Каждая статья пестрела медицинскими терминами, серьезно затруднявшими чтение, — но даже пропуская их и вчитываясь только в понятные места, он в целом улавливал суть.
Первым делом он убедился в том, что в наши дни все обитатели японских лепрозориев исцелены. Лечить никого не нужно. Но даже если вдруг кто-нибудь заболеет, что вряд ли, — современная медицина уже способна быстро вылечить человека и пресечь заражение на корню. Вероятность появления новых больных крайне мала, и официальная японская медицина с такими случаями пока не сталкивалась.
Другое дело, что в недалеком прошлом, когда уровень гигиены оставлял желать лучшего, а эффективных методов лечения еще не изобрели, болезнь Хансена считалась неизлечимой, и пациентов изолировали от общества принудительно. А все, кто из-за побочных эффектов лишился тех или иных частей тела, подвергались жестокой дискриминации со стороны окружающих. Хотя столь явные, видимые глазу симптомы проявлялись только на запущенных стадиях болезни. Получи эти бедолаги вовремя должный уход — все можно было бы предотвратить…
Пролистав вереницу ссылок в последний раз, Сэнтаро отключил компьютер. Фотографий, от которых в ужасе закрывались глаза, насмотреться пришлось все равно. Но все же главное, что он узнал, наконец-то снимало самый тяжелый камень с его души.
Это не заразно.
Те, кто остался жить в лепрозориях, — давно уже не пациенты. Разносчиков болезни больше нет.
Хозяйка права лишь в том, что когда-то Токуэ-сан была больна. Но сегодня этой проблемы не существует. Вот и сама старушка не зря подчеркнула, что переболела еще в молодости. И после исцеления прожила уже целую жизнь…
Увольнять ее нет ни малейшей необходимости. Для Сэнтаро это стало ясно как день.
Так что же ему теперь делать?
Может, распечатать для Хозяйки пару-тройку статеек из интернета? Вся Япония гордится тем, что в ней эту болезнь давно искоренили. Токуэ-сан здорова уже полвека — и заразить никого не способна. Но сможет ли он убедить в этом Хозяйку?
Вряд ли. Призывами к здравому смыслу ее не разжалобить. Никакие доказательства того, что с медицинской точки зрения все безопасно, не выпрямят пальцев Токуэ-сан. Люди видят ее руки, а на остальное им начхать. И желания Хозяйки избавить клиентов от этого «зрелища», скорее всего, уже не изменишь.
Но тогда — что еще остается?
Сделать так, чтобы Токуэ-сан какое-то время не приходила? Когда Хозяйка убедится, что та уволена, и наконец отстанет, — оформить старушку заново, например, как приходящего инструктора по варке цубуана? А пока Хозяйкина бдительность засыпает, варить цубуан самому?
Но чем больше Сэнтаро обдумывал такой вариант, тем меньше тот ему нравился. Да, казалось бы, это всего лишь формальности. Но чем конкретно он объяснит старушке причину ее увольнения? И самое главное — разве он сам, Сэнтаро, не собирается послать эту работу к чертям, как только разделается с долгами? Зачем же тогда морочить голову себе и другим?
Заблудившись в этих вопросах, он разглядывал потолок до утра.
Глава 13
Никакого плана действий Сэнтаро придумать так и не смог. И просто танцевал себе дальше перед жаровней, не представляя, как уволить Токуэ-сан — и что будет с лавкой дальше. Самой старушке он ничего говорить не стал, и она тоже работала на кухне как прежде. Мысли же о том, чтобы просветить Хозяйку статьями из интернета, он похоронил в глубине памяти и больше к ним не возвращался.
Но с каждым днем беспокойство сдавливало грудь все сильнее. В любую минуту Хозяйка могла нагрянуть снова, и Сэнтаро понятия не имел, как будет с ней объясняться.
Сочинять очередные стратегии с выкрутасами больше не было сил, и он все чаще подумывал, не уволиться ли самому. Может, просто послать все к черту — да уехать куда глаза глядят?
Как только он задавался этим вопросом, перед глазами проплывала квадратная физиономия его бывшего босса.
— С твоими долгами я разберусь. А ты поможешь мне! — предложил ему этот человек, появившись в баре, где Сэнтаро подрабатывал после выхода из тюрьмы.
За решетку Сэнтаро угодил по статье о борьбе с каннабисом. И хотя нарушил закон впервые, от обвинения в распространении марихуаны ему отвертеться не удалось. Сам он ничего не организовывал, но иногда помогал кое-кому продавать травку направо-налево за небольшое вознаграждение. Как соучастника преступной группировки его упрятали в каталажку без права на досрочное освобождение, и ровно два года он сверлил глазами бетонную стену. Несмотря на всю жесткость допросов, проводившихся в ходе следствия, он так и не назвал ни одного из десятка известных ему имен.
Одним из тех, кого он не выдал, и был его ныне покойный босс. Мелкий дилер, торгующий связями с криминалом, но еще не совсем утративший человечность.
В тот же вечер Сэнтаро согласился работать на «Дорахару». А когда они вышли на улицу, его новый босс даже пустил скупую слезу.
— Ты меня не сдал. Ты молодец! — сказал он Сэнтаро. И они отправились пить вдвоем до утра.
Из-за многолетнего пития босс страдал циррозом печени. Лицо его было таким же бронзовым, как и выпекаемые им дораяки. Скончался он от разрыва аорты в луже собственной крови, которую выхаркал на пол, пока надевал ботинки, собираясь в больницу. К тому времени Сэнтаро работал в «Дорахару» уже третий год.
После похорон вдова босса сквозь слезы упросила его не бросать «Дорахару». Молитвенно складывая руки и кланяясь чуть ли не в
