Шрифт:
Закладка:
Это он. Его темные глаза я узнаю где угодно. Сердце подскакивает к горлу и стучит в ушах. Я боюсь шевельнуться: вдруг он исчезнет.
Мои глаза спешно выискивают бабулю.
— Похоже на какое-то вуду, — говорит женщина, снова привлекая мое внимание. Она оценивает куколку осуждающим взглядом. — Только Иисус может исцелить наши печали и разбитые сердца.
Я неловко извиняюсь, пытаясь объяснить, что это просто глупое поверье, а Иисус, конечно, и в нашем доме занимается исцелением сердец. Но она уже потеряла интерес и отходит к палатке Миртл, которая продает кресты из виноградной лозы и красной вербы.
Грач отошел. Я вглядываюсь в его темную фигуру через сетку-рабицу нашей палатки и иду к нему.
Я закусываю щеку, чтобы не начать глупо улыбаться. Его глаза находят мои. Они оглядывают мое лицо, мои губы — и снова возвращаются к глазам.
За последние несколько лет я изменилась не меньше его.
Черная футболка обтягивает его тело — он как будто вырос из нее. Он указывает на одну из куколок:
— Вороньи перья? — Его голос может довести для греха.
Я тяжело сглатываю, вдруг чувствуя себя ужасно оттого, что он угадал. Бабуля выкладывает вымоченные в моем масле пожирателя грехов ягоды лаконоса для ворон, которые гнездятся у нас на амбаре. Она утверждает, что они доставляют хлопоты (хоть и считается, что убивать их — дурной знак). Я всегда гадала, нет ли другой причины — я выкидываю эти ягоды, на случай если заглянет Грач.
Потом Могильный Прах показал мне, как делать куколок забвения.
Но Грачу я всего этого не рассказываю.
— Да. — Я тихонько следую за ним к задней стенке нашей палатки, подальше от бабулиных ушей. — Я пришиваю их леской с бисером, — объясняю я, будто это как-то компенсирует факт смерти ворон.
Он молча изучает каждую куклу. Меня корежит от чувства вины. От его молчания кожа по всему телу чешется. Он проводит пальцами по каждой паре крыльев, и перья переливаются синим — тем же синим, что кроется в его волосах.
— Они прекрасны.
В нем есть что-то от Моны Лизы. Будто он что-то скрывает. Я чуть склоняю голову к плечу, словно это поможет мне настроиться на его мысли. Скрытая улыбка на его лице становится заметнее. Пульс от этого учащается.
Его рука тянется к моей, он, не скрывая удовольствия, смотрит на золотое кольцо с инициалами на моем мизинце. Конечно, я все еще его ношу.
Теперь я изучаю Грача более открыто. Он стал выше и перестал быть тощим мальчишкой, которого я когда-то знала. Я с удивлением отмечаю татуировку — ворона на его предплечье. Чернила насыщенно-черные, а сам рисунок удивительно детализованный: в теле вороны прячется женское лицо. Ее глаза — мои глаза — неотрывно смотрят на меня в ответ. Как мог татуировщик так отчетливо передать их? Если только их не описал кто-то, кто был знаком, очень хорошо знаком со мной и мог передать глубину и цвет моих глаз так подробно, как будто изучал их всю свою жизнь. Вот что я говорю себе. Возможно, я значу для него не меньше, чем он значит для меня.
— Когда ты ей обзавелся? — Я провожу пальцем по татуировке.
Он качает головой:
— Не помню.
Я удивленно отстраняюсь. Не помнит?
— Прости, дорогуша, — говорит новая покупательница с тремя куколками в руках, разгоняя волшебство момента. — Я могу выписать чек или вы тут все только с наличкой работаете?
— Только наличка, — отвечаю я, извиняясь перед Грачом.
Женщина подзывает мужа, чтобы попросить у него денег. Мне приходится вернуться к стойке, где Могильный Прах стоит на страже кассы, чтобы принести ей сдачу.
Расправившись с этим, я пробираюсь обратно к Грачу, когда бабуля вдруг цепко хватает меня за локоть, впиваясь до костей.
По позвоночнику взбирается страх. Я заглядываю бабуле за плечо, но Грача нигде не видно.
— Шериф Джонс хочет поговорить с тобой. — Она кивает в сторону парковки, где ждет автомобиль шерифа.
Живот скручивает.
Я смотрю на холм за ее спиной и выискиваю плантацию. Теперь я вижу: множество машин, не говоря уже о репортерах, и еще больше полицейских автомобилей.
Что-то определенно не так.
Глава 9
Ключ с зубами
Окружная тюрьма Черного Папоротника совсем не похожа на то, что показывают в кино. Нет толстого стекла с телефонами по обеим его сторонам. Никакой комнаты для допросов с зеркальным окном. Вместо этого куча складных столов, которые они с таким же успехом могли перехватить у баптистской церкви Абердина, когда та закрылась.
К фальшивым деревянным панелям на стене пришпилено объявление о подобающей одежде для посетителей: пижамы запрещены, майки запрещены, шорты не могут обнажать ягодицы, никаких сексуально откровенных футболок и обязательно ношение нижнего белья. Откуда им знать, надеты ли на тебе трусы, одному Богу известно.
За приемным столом сидит заместитель Ранкин. Этот кусок сала обгрызает маринованное свиное копыто, будто это куриная ножка. Отвратительно. Можно было бы подумать, что выглядывающая из штанов задница будет конфликтовать с «нельзя обнажать ягодицы», но, похоже, правила к нему не относятся.
Жирная муха приземляется на высохшее липкое пятно на столе. Одинокий потолочный вентилятор гоняет горячий воздух по душной комнате, ритмично постукивая веревочкой-выключателем по плафону.
По задней части ног стекает пот. Июнь в Джорджии может запросто спалить тебя, если ему позволить.
Я уже готова спросить, какого черта так долго, когда дверь тюремщика открывается, и из нее выходит мой бывший бойфренд Оскар Торрес, пробуждая мои воспоминания о наших отношениях в последние летние каникулы.
С Оскаром я мечтала о белых штакетных заборчиках и детишках. Он заслуживал кого-то получше бездушной заговаривающей смерть. Кроме того, девятнадцатилетнему парню, вступающему в отдел шерифа, не стоит встречаться со школьницей. Я сделала то, чего он не мог, и закончила отношения.
Позади него идет шериф. Я стою, будто готовлюсь к исполнению национального гимна.
Шериф Томас Джонс — крепкий мужик со свисающими по щекам мексиканскими усами, будто угрожающими вломить по зубам. Несмотря на седые волосы, бицепсы у него мясистые, как у вола. Он бывший служака, армейский, кажется.
И скорость у него чертовски впечатляющая, когда доходит до того, чтобы повалить тебя. Я-то знаю.
