бормочу под нос проклятие.

— Уэзерли! — зовет меня Оскар. Я чуть не выпрыгиваю из ботинок. Он выбегает из дверей следом за мной. — Я отвезу тебя домой, раз так поздно.

Я устраиваю руку на бедре и прожигаю его взглядом:

— Шериф тебя официально послал? Или ты предлагаешь по-дружески?

Он закладывает большой палец за ремень с кобурой и возвращает взгляд на меня:

— Так тебя подвезти или как?

Я молча сажусь на пассажирское сиденье его «Бронко».

— Ты должна знать, что за тобой будут следить, — говорит он, будто я этого уже не подозревала. Гравий хрустит под шинами, когда он выезжает с парковки участка.

— Я догадалась.

Я складываю руки на груди и отворачиваюсь к окну. Ночь, роскошно иссиня-черная, напоминает мне волосы Грача. Мои глаза инстинктивно рыскают по небу, выглядывая черное пятнышко. Я боюсь, что он снова пропал.

Фары разрезают темноту, когда мы сворачиваем на длинную проселочную дорогу к моему дому.

— Ты не понимаешь, — искренне говорит Оскар. — Шериф знает, что ты что-то скрываешь.

Я оборачиваюсь к нему:

— Скрываю что?

— Что-то об этой Библии. Или твоем дедушке. Сожженной вороне. Признаках отравления. Черт, да, может, обо всем этом.

Я несогласно фыркаю и опускаю окно, вдруг чувствуя жар.

Оскар продолжает:

— Мне не надо рассказывать это тебе. — Он проводит дрожащей рукой по торчащим волосам. — Они будут проводить токсикологический анализ тела Стоуна, но патологоанатом вроде считает, что яд имеет органическую природу, — а он делал вскрытие твоего деда, он помнит. И он рекомендовал эксгумировать тело твоего деда. Считает, что его убили так же, как Стоуна.

— Черт.

— Именно. — Оскар жует губу.

Я уверена, что совесть мальчика-скаута уже отчитывает его за то, что он поделился секретом со мной.

Я рассказала Оскару о масле пожирателя смерти и его исповедальных свойствах, как и о тех нескольких случаях, когда оно использовалось для убийства из жалости. Задним числом это кажется довольно тупым поступком, но его золотое сердце каким-то образом могло заставить вывалить все, будто на исповеди у священника. И он не дурачок. Масло можно было бы использовать и в ситуациях, где нет места жалости. Я не могу полагаться на то, что он будет вечно держать эту информацию при себе. Думаю, единственная причина, по которой он так долго молчал, — это невозможность объяснить рациональному человеку вроде шерифа Джонса, что мое тело производит слизь, которая убивает людей.

— Они ищут любую причину, чтобы арестовать тебя.

Офигенно.

Оскар притормаживает перед поворотом на мою подъездную дорожку, а затем останавливается. Цикады в гуще леса неподалеку заполняют тишину. Я поворачиваюсь к нему, не понимаю, почему он не едет дальше.

— Уэзерли. — Он кладет руку поверх моей. Я знаю, куда он ведет этот разговор, до того еще, как туда доберутся его слова. — Я знаю, что тебе больно. Терять кого-то близкого очень тяжело.

Я вытаскиваю руку из-под его. Его бабушки и дедушки еще живы. Что он знает о смерти?

Я отвожу взгляд к окну, чтобы не пришлось видеть жалость в его прекрасных карих глазах. Заталкиваю внутрь эмоции, рвущиеся наружу.

— Я не хочу сейчас разговаривать об этом. — Я выпрыгиваю из пикапа, но Оскар зовет меня по имени, и я останавливаюсь.

Его манера общения меняется, когда он перестает играть роль друга и начинает вести себя как заместитель шерифа:

— Случившееся было трагедией. Но если ты или кто-то в твоей семье сделал что-то или знает что-то, ты должна рассказать мне. Я на твоей стороне, но если я столкнусь хоть с одной уликой, указывающей на обратное, то арестую тебя собственноручно. Смерть Стоуна не вернет Адэйр.

Нож истины, который бьет меня в сердце.

— Но черт бы меня побрал, если смерть этого урода не доставляет мне огромного удовольствия, — говорю я и захлопываю дверь прямо перед его лицом.

Глава 10

Сковородка ясновидения

Одинокий фонарь на крыльце ждет моего возвращения домой. Но сперва мне необходимо кое-что проверить. Мне нужно удостовериться, что воспоминания не обманывают меня.

Из-под ступеней заднего крыльца я достаю жестяную коробочку для табака, которую дедуля передал мне перед смертью. Это чуть ли не единственное место, где бабуле не пришло бы в голову искать. Коробочка чуть больше пачки сигарет и заржавела по краям, но мне удается снять крышку. Я достаю побуревший комок ваты, чтобы добраться до того, что спрятано под ним.

Немногие дорогие мне вещи. Шотландская монета, с помощью которой ведьмачила прапрабабушка. Морская ракушка, которую я храню, сколько себя помню, — обещание матери. Вещь, которую я ценила, но до сих пор не могла припомнить почему — туманное воспоминание, которое ускользнуло и не возвращалось, пока шериф не показал мне то фото.

И ключ с зубчиками-зубами, который свисал у матери с руки.

Растрепанная ленточка, полоска тонкой ткани в цветочек, завязанная бантом, присоединяет ключ к латунной цепочке. Кривые зубы врезаются в ладонь, когда я сжимаю его, пытаясь выдавить драгоценные капли памяти из того последнего вечера четверга, который я провела с Адэйр, за четыре дня до ее смерти. Мне не хватило мозгов прислушаться к ней тогда. Я зажмуриваюсь, крепко сжав ключ, и пытаюсь вспомнить.

В окно спальни Адэйр я, как и много раз до того, ввалилась с ужасным грохотом.

— Когда ты поставила туда этот шкаф? — неверяще спросила я.

— Ты пьяная? — огрызнулась на меня Адэйр, не беспокоясь о том, что я едва не сломала шею.

Она сидела на полу в изножье своей односпальной кровати, с фэнтезийным романчиком в одной руке и банкой «Доктора Пеппера» — в другой. Она пробурчала что-то о том, что людей, которые испытывают родню на прочность и вламываются в дом через окно спальни, надо бы судить по всей строгости закона.

— Возможно. Но тетя Ви хлещет пиво со старшим Джо Счастливчиком на подъездной дорожке, а мне не хотелось с ними трепаться.

Я оценила раны на ногах. Воспаленные красные царапины покрывали лодыжки, угрожая кровотечением, но только угрожая.

— Ты не старовата для того, чтобы залезать в окно?

— Ты не старовата для сказок про фей?

— Не сказок, а фэнтези.

— А феи там есть?

Она прожгла меня взглядом. Я была права.

— Сделай мне одолжение. — Я села на пол рядом с ней.

— Я одолжениями не разбрасываюсь, — сказала она, не отрывая глаз от страницы.

— Подвинься. — Я притиснулась вплотную к ней, когда она не шевельнулась.

Она тихо ругнулась, зная, что я не оставлю ее в покое, пока она не согласится.

— Что? — Она заложила страницы книги карточкой с заклинанием сатурнии луны, чтобы не