Я иду внутрь прямиком к шкафчику с травами и беру пожевать кусочек ивовой коры, хотя она вряд ли поможет от похмелья. Чашка черного кофе — вот что мне нужно. С корой в зубах приступаю к этой задаче.

Я достаю из кармана безделушку, которую нашла на подоконнике. При свете дня понятно, что это не клипса, а что-то вроде пуговицы-значка. Запонка, соображаю я. Похоже, из латуни — естественно, это не настоящее золото. Я ставлю кофейную кружку на стол и начинаю царапать черное пятнышко на плоской поверхности запонки…

— Где ты была? — Грубоватый звук бабулиного голоса вонзается в спину.

Я подпрыгиваю и засовываю запонку в карман. Ее глаза опускаются к моим испачканным грязью ногам. Она подходит к открытому ящичку с рецептами и захлопывает крышку, затем возвращает его в квадратную нишу над кухонным окном. Когда она снова поворачивается, я опускаю взгляд к своей кружке, пытаясь притушить любопытство, чтобы она его не заметила.

— На улице, — вот и все, что я говорю, хоть и знаю, что этого недостаточно. Рынок у дороги открывается в десять, а мне нужно помыться, так что я направляюсь в свою комнату.

— Ну-ка! — Слова — острые когти, которые впиваются в мою спину и приказывают остановиться. — Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю. Отвечай.

Я скриплю зубами. Я уже давно не ребенок, но иногда проще соврать. Ложь соскальзывает с языка, будто змейка.

— Мы с Уайтом…

— Дьявольские глазки, не рассказывай сказки. — Бабуля ясно и четко пропевает каждое слово. Волосы на затылке встают дыбом. — Он видит все секреты, что ты пытаешься скрыть.

Ту же песенку она пела нам с Адэйр в детстве, перед тем как высечь за вранье. Она всегда знала, когда мы врали или хулиганили. Уверяла, что ей рассказали курицы. Нашептали на ветру.

Я верила.

Курицы — дьявольские птицы. Он приковывает их к земле, чтобы держать при себе. Поэтому они не могут летать.

Бабуля всегда давала нам выбор. Правда или розги. Я всегда говорила правду.

Адэйр, хоть правда и освободила бы ее, всегда выбирала розги. Я этого никогда не понимала. Пока не осознала силу в отказе сдаваться. Где я была прошлой ночью и чем занималась, никак ее не касается. Я выдыхаю последнюю унцию своего спокойствия и разворачиваюсь.

Бабуля стоит там, сцепив перед собой руки с достоинством и терпением монашки. Хрупкие, тонкие руки, прикрытые прозрачными черными рукавами блузки. Оборочки по воротнику и клапану намекают на мягкость или нежность — но в моей бабушке нет ничего мягкого или нежного. Длинная юбка цвета хаки сшита из прочного жесткого хлопка. Изношенные плотные чулки покрывают ножки-палочки, спрятанные в тяжелые ортопедические туфли.

Глаза невидящие, но всезнающие. Они находят меня, будто змея, которая чувствует тепло своей жертвы.

— Где ты была прошлой ночью? — снова спрашивает она.

Зачем я остаюсь в мире, в котором все труднее и труднее жить? Когда я была маленькой, я думала, что церковь и бабуля — это весь мир. Уже какое-то время назад я поняла, что меня растили не по ту сторону водораздела добра и зла.

— На улице, — четко и ясно говорю я, на случай если она не расслышала в первый раз, и ухожу в свою комнату.

Местное семейное кафе «У Клементины» стоит в стороне от главного шоссе, а позади него — то, зачем сюда ходят автобусные туры. Плантация «Сахарный холм». Названная в честь сахарного тростника, который здесь когда-то выращивали. В какой-то момент нужда в сахаре отпала и его место занял хлопок. Темная история, за которой туристические автобусы едут через Черный Папоротник. Важное напоминание о ранах, которые мы нанесли этой земле, ее людям.

Придорожный рынок с домашними товарами от местных помогает занять приезжающих и уезжающих туристов.

Перерыв между автобусами для меня наступает только после пяти. Адэйр помогала нам на рынке, пока не начала работать официанткой в «Клементине», чтобы накопить на учебу. Время от времени я находила ее у мусорных баков за кафе на перекуре.

Я вскользь оглядываюсь через плечо, когда выкидываю мусор в помойку. Взгляд цепляется за плантацию на холме.

Издалека она похожа на идеальный кукольный домик. Сложно представить, что свежая белая краска и высокие колонны роскошного особняка будут трепать тебе нервы. Но у «Сахарного холма» слишком тяжелое прошлое, чтобы я его игнорировала.

Задняя дверь кухни с визгом открывается. Управляющий, мистер Прюитт, выходит наружу. Белая деловая рубашка и тонкий черный галстук устарели лет на десять. Он прожигает меня взглядом сквозь очки с толстой черной оправой. Его взгляд неодобрительно опускается на мою футболку с Led Zeppelin. Ублюдок меня не нанял, когда я попросила.

Я отщипываю горящий кончик сигареты и прячу остаток в крошечный карман коричневых шортов с высокой талией, которые позаимствовала у Адэйр этим утром. Они выглядят так, будто сделаны из виниловой змеи. Я практически уверена, что видела однажды барный стул, обшитый этой тканью.

Я сплевываю оставшийся на языке комочек табака и неторопливо плетусь обратно.

У нашей палатки вокруг Могильного Праха собралась маленькая толпа туристов. Он на рынок приносит чучела птиц — находит у заброшенного амбара Дилларда тех бедняг, которым не хватило ума держаться подальше от облюбовавших это место кошек. Людей больше всего завораживает то, как он делает им глаза. Невероятно реалистичные крошечные бусинки, покрытые множеством слоев бесцветного лака и акриловой краски. Это так красиво, что почти можно поверить, что Могильный Прах хороший человек. Даже добрый.

Воронье карканье притягивает мое внимание к небу. Черная птица сидит на телефонном проводе, оглядывая округу.

Народ в церкви считает, что вороны — предвестницы смерти, что они предвещают дурное. «Нечистыми» их назначили за то, что они падальщики.

Я считаю, это все чушь собачья.

Я наблюдаю за птицей, гадая, узнала бы в ней Грача, будь это он.

Черные птицы встречаются на каждом углу. Особенно когда ты высматриваешь везде одну из них.

— Это ангелы? — спрашивает меня тетушка-христианка в футболке баптистской церкви Бельвью. Она указывает на куколок, которые я нашила из винтажной ткани, прикрепив к ним сделанные из перьев крылья.

— Мы такие называем куколками забвения. — Я снимаю одну, чтобы показать ей. — Они помогают забыть вещи, которые вы не хотите больше хранить. Печали, тревоги, сердечную боль, что бы вас ни тревожило. В груди у нее маленький кармашек. — Я развожу руки куколки, чтобы показать