дыхание сбивалось. Она обхватила руками его голову и поцеловала в губы. Хотела убежать от смущения, но Вацлав не выпустил ее из своих объятий, прижал к себе ещё крепче. Жаркий поцелуй казался бесконечным, испепеляющим. Девушка почувствовала крепкую тёплую мужскую руку пониже спины, испуганно вскрикнула, но вскоре застонала от удовольствия. Шум Амура внизу и шум клокочущей крови в собственных ушах заставлял ее забыть обо всем на свете.

Домой они вернулись молча, и сразу разошлись по своим делам.

С того дня чем бы ни занимался Вацлав, куда бы он ни ходил, — все вокруг казалось ему легким, воздушным, волшебным. Только сейчас он стал замечать, что окружающий станицу лес переливается всеми красками мира, — часть деревьев по-прежнему стоят изумрудно-зеленые, но многие уже вспыхивают ярко-желтыми, кирпичными и даже красными листьями.

Если с утра не начнет пылать солнечный диск, то небо остается светло-серого цвета, с редкими проблесками бледно-голубого. Осеннее солнце — ­ нечастый, неяркий гость. И хочется нарисовать, запечатлеть такую красоту, но на месте не усидеть, хочется кружиться, танцевать, летать среди всего этого великолепия, в этом прозрачном и прекрасном дыхании осени.

Кто бы его ни окликнул, на кого бы он ни взглянул, везде ему мерещилось лишь одно лицо, лишь одна улыбка, такая милая, нежная, сводящая с ума. Может, и она, Аглая, везде видит его лицо и его улыбку?

Рано утром, едва дождавшись рассвета, он бежал на тот самый высокий берег Амура, где они сидели с Аглаей в то памятное утро, смотрел на его неспешные прохладные воды, на противоположный берег, где уже занимались своими делами китайские соседи, и диву давался — как же он не понимал раньше, что люди такие хорошие, а этот край, в который он попал волею судьбы, не такой уж чужой?

Каждый вечер он сидел на диванчике возле фортепиано, за которым Аглая и Спиридон занимались музыкой, и в эти часы даже все их скучные гаммы и ноты не надоедали ему, и вся огромная гостиная со свечами в канделябрах и мягкими плотными шторами в его глазах смотрелась мерцающей упоительной сказкой.

Удивительное дело: самому Вацлаву казалось, что вот теперь только он начал жить по-настоящему, теперь только с глаз его спали оковы, и жизнь наконец для него открылась во всем великолепии, но при этом глаза его были затуманены, и некоторых очевидных вещей он не видел совсем.

К примеру, он не замечал присутствия Беаты в гостиной, не видел, какие мрачные и беспокойные взгляды бросает она то на него, то на Аглаю. Если честно, он вообще забыл о существовании невесты. Он не замечал ее даже в те минуты, когда она подходила к столу с подносом или обращалась к нему с обычным приветствием. Он жил в своем иллюзорном мире и именно этот мир считал своим обретенным долгожданным счастьем. Так бывает, когда человек в состоянии опьянения считает свои действия исключительно правильными, а наутро, протрезвев, хватается за голову…

— Вот, — Куцев и Браташев вывалили на стол отрезы ткани.

— Боже, откуда это у вас? — обрадовалась Ирина Игоревна.

— Родители прислали.

— Так они для ваших жен, наверно, прислали?

Ее богатое воображение услужливо рисовало картины, как ей придется сцепиться с женой Куцева, когда та сюда доберется, и здоровая баба, которая больше самого Матвея, полезет в драку.

— Зачем же для жен, — смутился Матвей, — нам на рубашки.

Ирина Игоревна завороженно разглаживала яркую гладкую ткань. Цвет был насыщенный, бордово-красный, с набивным узором.

Сима метнулась к своим вещам, принесла золотистые кружева, приложила их к ткани.

— Вау! — не удержалась Ирина Игоревна.

Сима деловито взяла ткань, кружева, вооружилась иголкой с нитками.

— Делать, — только и сказала она.

«Ну прямо как китайцы у нас на рынке», — восхитилась Ирина Игоревна.

— Ты хоть знаешь, как делать? — Она повернулась к парням. — Нам же надо не китайское платье, а казачье или на худой конец городское.

Но Сима уверенным знаком руки дала понять, что сделает, как надо. Матвей сходил куда-то и привел худенького юношу с густой белокурой шевелюрой. Тот быстро нарисовал эскиз казачьего женского костюма: блузка с кружевами и баской, длинная юбка, струящаяся мягкими волнами и отороченная кружевами, какой-то фартук и платок.

— Фартук мне, пожалуй, не надо, — сказала Ирина Игоревна, — и платок тоже.

— Почему, — возразил Матвей, — пусть тоже будет, вдруг испачкаешься, проще будет постирать, чем целое платье.

— Ну пусть будет.

От эскиза она была просто в восторге, это же как раз по ее фигуре, у нее тонкая талия, высокая грудь и широкие бедра, а этот фасон все достоинства подчеркивает.

Художник оказался поляком Романовским, и еще выяснилось, что он близкий друг Спиридона Курилова. Ирина Игоревна смотрела на него во все глаза, ведь и он тоже ее предок. Вот ведь как интересно в жизни бывает, дружат двое людей и не подозревают, что они родственники…в будущем, через общих потомков.

Как все-таки интересно попасть в прошлое, вроде все такое же и все другое, люди вроде бы такие же, как и мы, а все же другие. У всех какие-то принципы, какие-то правила, а приметы, гадания и суеверия для них обыденность.

Однажды вечером, когда было уже темно, Беата подстерегла у ворот Спиридона, возвращающегося из казармы.

— Ты что тут стоишь? — удивился Спиридон при виде девчушки.

Он внимательно ее оглядел. С этим скорбным лицом с поджатыми губами, как с маской, она ходит уже не первый день. Как потерявшийся щенок, оставшийся без материнского тепла и заботы, она даже выглядит какой-то неухоженной, жалкой, потрепанной. Вот она, правда жизни: под лучами любви девушки расцветают и способны из дурнушек превращаться в красавиц, а под холодными тучами нелюбви чахнут. Эх, Вацлав, разве так можно?

— Ты что тут стоишь, мерзнешь? — Спиридон начал стаскивать с себя шинель, чтобы накинуть ей на плечи.

— Не надо, — остановила его Беата. — Я о другом тебя хочу попросить.

— Попроси, что смогу, сделаю.

— Спиридон, родненький, я знаю, что ты хороший человек, добрый. Ты и Вацлаву жизнь спас, и на охоту стараешься не ездить, чтобы животных зря не убивать. Помоги же и мне, ну пожалуйста.