В конце концов, решили найденную реликвию спрятать в подвале дома Кузнецова.

— Скоро ведь приедут доктора и учителя, люди ученые, — объяснил купец, — вот мы и спросим у них, что с диковинной штукой делать, может, ее в музей отправить надо.

С трудом занесли кость в подвал, положили ее на мягкую рогожу. Выходя на улицу, Жернаков потихоньку спросил у Беаты:

— Они точно вымерли? Мы на них в тайге не нарвемся?

Девушка засмеялась:

— Уж поверь просвещенному человеку, в книгах знания, а знания — сила!

И парень в ответ посмотрел на нее с уважением.

О страшной находке говорили еще неделю, а потом потихоньку забыли, тем более что больше никаких костей не попадалось, фундамент был поставлен, и надо было возводить первый этаж школы. Дел по горло! Не до глупостей.

Глава 4. Любовь

1857 год

Медлить с обустройством будущего города никто не хотел, поэтому события развивались стремительно, и уже в сентябре начали прибывать такие долгожданные пароходы. На одном из них приехали учителя и врачи со своими материалами и инструментами, их пошли встречать Кузнецов со своими людьми.

А все до единого казаки с восторженными криками понеслись к другому пароходу, на котором прибыли их лошади из родных станиц. И в этот момент никто, даже сотник, не смог бы их остановить. Да он и не пытался даже, ведь и ребенку любому понятно, что значит конь для казака. В то же время сами лошади, почуяв своих хозяев, заволновались на борту парохода, забили копытами, заржали.

— Слышишь, мой Орлик заливается? — радостно переговаривались казаки.

— А это мой Мартын!

— Ох и пролечу я на нем по всей станице!

Лошади стояли на судне головами к центру, каждая в своем стойле с деревянной крышей. Их специально так расположили для путешествия, чтобы не увидели открытого водного пространства и не испугались, чтобы чувствовали себя примерно в таких же условиях, какие были в родной конюшне. С ними на судне были конюхи, которые приносили сено, кормили, убирали, следили за самочувствием.

Спиридон наконец пробрался к своему серому в яблоках Орлику, обнял его за шею, прижался лбом к шелковистой шерстке. Конь радостно ластился к своему хозяину, смотрел из-под ресниц ласковым взглядом.

— Мой хороший, — шептал Спиридон, — наконец-то я тебя дождался!

Конь в ответ кивал головой и щебетал что-то на своем языке.

С попоны свисали две увесистые сумки: это родители передали гостинцы и теплые вещи, а в кармашке одной из сумок нашлось письмо. Спиридон развернул его после того, как свел Орлика по трапу на берег и определил в конюшню.

«Сыночек, здравствуй! — писали родители. — Как тебе там служится на новом месте? Случались ли бои с местными или они на рожон не лезут? У нас все хорошо, и по хозяйству, и у отца на службе. Сестры и брат тебе кланяются. Сестренка Наташка на будущий год пойдет в школу, а Марийка перешла в следующий класс. На днях приходила Стешка Михайлова, намекала, что ее племянница Зинка хочет по весне к вам переселяться. Кто знает, может, невестой тебе станет хорошей. Крепко обнимаем тебя, мама и папа».

Люди Кузнецова тем временем провожали прибывших докторов по их домам, помогали донести баулы и сумки с вещами.

Сам Кузнецов задержался на пароходе. Перед ним стояли две самоуверенные и крайне серьезные девицы. Одеты они были в одинаковые дорожные темно-серые длинные платья и шляпки с вуалью, однако, внешне были разными до крайности. Самая серьезная была в пенсне, через которое глядели строгие карие глаза. Худощавая до крайности, с тонкими сухими поджатыми губами. Она протянула руку Алексею Григорьевичу:

— Софья Андреевна Гагарская, учительница.

Кузнецов растерянно пожал руку. Он давно уже не был в дамском обществе и заметно терялся теперь. Повернулся к другой девушке:

— Здравствуйте, а вас как зовут?

— Аглая… — ответила она нежным, почти детским голоском. — Аглая Всеволодовна. Я учительница музыки.

— Ой, - вспомнил Кузнецов, — точно, я же выписывал учителя музыки!

Девица вежливо улыбнулась. Увидела ответную улыбку доброго купца, и строгости в ее облике не осталось совершенно, а улыбка и вовсе сделала ее очень приятной барышней. Светлые волнистые волосы были собраны в высокую прическу, жемчужно-серые глаза светились совсем еще детской наивностью и открытостью, веснушки придавали лицу нечто особенное… «Алексей! — вдруг строго напомнил себе успешный купец. — У тебя жена и дети! Даже не вздумай засматриваться на девчонок, не для тебя они!». Вслух он сказал совершенно другое:

— Признаться, я думал, что учитель музыки будет мужского пола…

Софья Андреевна при этих словах негодующе выпрямилась.

— Мы из Петербурга, закончили Институт благородных девиц, между прочим! — сказала она надменно, и карие глаза из-под пенсне строго сверкнули. — Женское образование в России набирает большую силу, скоро много будет таких, как мы, так что привыкайте, господин Кузнецов!

— Да я ничего против не имею, — проговорил Алексей Григорьевич примирительно. — Милости прошу вас в мой дом, отобедаем и определим вас на постоянное жительство.

Ирина Игоревна, привлеченная шумом пришедших пароходов и оживленными криками людей, решила тоже выйти на берег, посмотреть, что там происходит. Но не успела она пройти до берега, как поняла, что на берегу сегодня суета, все куда-то несутся, казаки занимаются своими лошадьми, встречают вновь прибывших, и всем до нее нет никакого дела. Она обратила внимание на женщин, только что сошедших с трапа. На них были пусть простые темные дорожные, но все же платья. А она так и ходит в казачьих штанах да рубахах. Интересно, где здесь добыть хотя бы одно платье, пусть самое простое? И возможно ли это?

Она вернулась в свою комнату продолжать занятия с китаянкой.

— Как тебя зовут? — спросила Ирина Игоревна. — Ты уже понимаешь, о чем я.

Черные блестящие глаза смотрели на учительницу со смирением и желанием продемонстрировать свою старательность.

— Сяомин.

— Сяомин? Серафима, значит. Запомни, ты — Серафима.

— Селафима, — послушно произнесла ученица.

— СеРафима, повтори.

— СеЛафима, — упрямо повторила девушка.

—