Шрифт:
Закладка:
Наутро сам Травин снарядил лодку и подозвал к себе Ирину Игоревну и Куцева.
— Отвезете китаянку домой, сдадите родителям на руки, и смотрите, чтоб недолго. А я вас здесь подожду.
Привели китаянку, и все трое разместились в лодке.
Матвей греб веслами медленно, как будто наслаждался выдавшимся небольшим путешествием. Противоположный берег был близко, а вот что вправо посмотреть, что влево — конца и края реки не увидишь. Наконец Ирина Игоревна не выдержала:
— Что ты на меня все смотришь, не отрываясь?
— Красивая ты больно, вот и смотрю, не могу наглядеться.
— Еще бы, — усмехнулась женщина, — а жена твоя что же, не красивая?
— Нас женили в пятнадцать лет, особо не спрашивали, хотим ли, не хотим. А годам к двадцати выяснилось, что она выше меня ростом и в плечах шире.
Взрыв смеха разнесся далеко по реке, и китаянка испуганно прижалась к борту лодки. Матвей как завороженный смотрел на хохочущую Ирину Игоревну.
— Зубы у тебя такие ровные и белые, никогда таких не видел, — потрясенно произнес он.
«Знал бы ты, во сколько мне обходятся все эти стоматологи, протезисты, ирригаторы и прочее!» — хотела она сказать, но по понятным причинам промолчала.
Чем ближе они подплывали к противоположному берегу, тем больше там собиралось галдящего народа. Толпу китайцев было не только видно, но и слышно. Они орали что-то на своем диковинном языке, показывали на лодку пальцами, и настрой их казался каким-то не дружелюбным.
Молодая китаянка умоляюще взглянула на Ирину Игоревну, потом на Матвея, но под их твердыми взглядами опустила голову и робко сошла на берег. К ней тут же кинулись все эти галдящие люди. Худенькую девушку пинали, таскали за волосы, пытались окунуть лицом в таз с грязной водой. Из ближайшей фанзы выскочил китаец с перекошенным от злости и стыда лицом, в руках у него был огромный узел, по-видимому, набитый тряпьем. Со всей дури он швырнул этот узел в девушку, и она упала лицом в прибрежный песок.
Матвей аж присвистнул:
— Выходит, у них тоже гулящих девок не жалуют…
— Конечно, а как ты думал? Они такие же люди, как и мы, только другой национальности. Ладно, некогда обсуждать, иди скорей, забери ее обратно в лодку, и баул прихвати, может, это ее вещи.
— А что скажет его благородие?
— А если ее здесь убьют?
На русском берегу ждал Травин, и брови у него недовольно сдвинулись к переносице.
— Макар Григорьевич, — поспешила к нему Ирина Игоревна, — я сейчас все объясню. Девку там чуть не убили, из дома ее выгнали. Вы же сами отсюда все видели, она дрожит вся до сих пор. Ну мы же люди, давайте оставим ее у нас. Я ее русскому языку научу, учить я умею. Будет у нас работница замечательная. Знаете, какие китайцы умельцы, все умеют делать!
Она вспомнила рассказы своей бабушки-учительницы о том, как ей пришлось учить русскому языку вьетнамцев. Любовь Тимофеевне как-то раз предложили такую подработку, и она согласилась, хотя по-вьетнамски не знала ни словечка. «Я зашла, поздоровалась, — рассказывала бабушка, — подошла к окну и думаю, как же я их буду учить. Вдруг вижу такси из окна, и вслух говорю: «такси». Как они оживились, это ведь было знакомое для них слово, «такси» на любом языке звучит одинаково. И все наладилось. Я им показывала картинки и произносила слово, а они запоминали. Потом предложения начали строить. Плюс они же работали у нас в стране, каждый день русскую речь слышали. Так и научила их постепенно. И денег заработала, а тогда, в девяностые, это очень кстати было. И для людей доброе дело сделала. И в профессии еще больше укрепилась».
— А жить она где будет? — спросил Макар Григорьевич. – С тобой в одной комнате?
— Пусть со мной, манер от меня наберется. Через месяц чудесная девушка будет.
— Ну так и быть, занимайся.
К концу лета была полностью отстроена больница и несколько десятков домов для будущих жителей. Пора было приступать к строительству школы. Спиридон и Вацлав с середины августа были свободны от благоустройства домов Кузнецова – там уже все сверкало, — и тоже присоединились к строительству будущего города.
Для школы специально оставили большой участок в самом центре станицы – чтобы со всех домов в округе удобно было туда добираться. А дома строили, расширяясь в сторону тайги. Первым делом требовалось вырубать деревья и выкорчевывать пни — изнурительная работа на летнем солнцепеке. Тучи насекомых, мошки, комаров, и особенно много слепней – это такие противные насекомые, жалящие исподтишка. Мошка кусает хуже комаров, и спасает от нее либо сильный противный запах, либо дым. Постоянно приходилось разводить костры с еловыми ветками, только тогда можно было спокойно работать.
Уже к обеду молодые, здоровые, подготовленные казаки еле стояли на ногах от усталости. Рубахи – насквозь мокрые, грязные. На запах пота мошка летела целыми полчищами, и спастись можно только искупнувшись, но не сидеть же в воде весь день. Спиридон с опаской поглядывал на Вацлава: если уж он, бравый казак, с трудом переносит такую работу, то каково тщедушному польскому дворянчику? Однако, поляк другим силен: силой духа. Вон, не показывает даже, как ему тяжело, будет работать наравне со всеми, пока не свалится.
Перерыв на обед длился три часа, за это время казаки успевали и поесть, и простирнуть рубаху в речке, и искупаться. Как же здорово было в такую жару окунуться в ласковые воды реки, почувствовать поднимающееся со дна прохладное течение, понырять, попрыгать в воде, а потом лечь на воду и долго-долго смотреть на сверкающее голубое небо.
В такие минуты приходили мысли о доме: как там родители? Мама, должно быть, скучает. Наверно, получили уже мое письмо, которое я отправлял с последней почтой. Хорошо, что есть целый казачий отряд, который занимается доставкой почты.
Пока купались, рубахи на берегу успевали просохнуть под обжигающими лучами солнца. Ребята надевали их и шли продолжать работать, теперь уже до темноты.
А вечером — вот ведь молодой
