Шрифт:
Закладка:
Разрушение могло бы получиться всеобщее. И новая страшная мысль лезла в голову: они нас нащупали — сейчас прилетит новый снаряд, но, как ни странно, противник перестал стрелять.
В начале сентября на «Единой России» были произведены персональные перемены. Капитан Смирнов, командир, оказался чином ниже бывшего командира «Единой России», брошенной в Новороссийске. По этой причине его, повысив в чине, перевели на бронепоезд «Москва», но в подчиненное положение. «Москва» была тоже раньше батареей морской тяжелой артиллерии, вооруженной двумя восьмидюймовыми орудиями, на специально построенных хороших площадках. При отступлении она была отправлена в Крым для его защиты, какую роль ей и удалось выполнить с успехом у Чонгарского моста. Летом, в Севастополе ей переменили уже износившиеся стволы, и в августе она находилась в прекрасной боевой готовности. Но командование не решилось послать «Москву» на очень подвижной фронт Северной Таврии, а послало ее на охрану порта в Геническе, находящемся в проливе из Азовского моря в Сиваш. В те месяцы правительство Врангеля начало вывозить через этот порт зерно из Северной Таврии за границу, и существовали опасения, что советские баркасы, на Азовском море, смогли бы туда приблизиться и этот порт бомбардировать. В родственном теперь порядке меня тоже перевели на «Москву».
Геническ — город небольшой, но ему пришлось сильно пострадать от бомбардировки нашей канонеркой, прошлой зимой, специально ставшей на мель, в начале Арабатской Стрелки для ее защиты. Опять пришлось мне проводить много времени на наблюдательном пункте, на чердаке высокого дома, наблюдал теперь морской горизонт. Вражеских баркасов заметить мне не удавалось, но зато хорошо был виден пароход «Шилка», стоящий на рейде и принимавший зерно с барж. В Геническе всюду продавались вкусные жареные бычки (рыбки) и было в то время много арбузов и дынь.
Приблизительно в середине октября мы неожиданно утром поднялись (площадки были опущены) и переехали на Чонгарский перешеек, на позиции у Джимбулука. Там мы нашли хорошо сооруженную линию окопа, даже с блиндажами и рядом проволочных заграждений, но ни одного человека, который их бы охранял. У «Москвы», таким образом, не оказалось прикрытия, но командир опустил одно орудие (на открытой позиции) и там же оставил базу. Это было ошибкой. Ему бы следовало отправить базу дальше в тыл, опустить одно орудие на закрытую позицию, а из оставшейся команды сформировать прикрытие, разместив его в окопе, благо у нас помимо ружей было около пяти пулеметов. Было ведь известно, что красная конница, перейдя Днепр у Каховки (что случалось уже не первый раз), проникала в тыл нашей армии. Когда стало вечереть, то на станции Сомково, видимой с нашей возвышенности, послышалась пушечная стрельба, а вскоре и нас стали обстреливать трехдюймовыми снарядами, повредив один вагон с боеприпасами. Нам не оставалось другого выхода, как бежать, бросив двух человек, посланных в разведку, потому что даже небольшой конный отряд мог бы нас захватить. А ведь в Сальково была даже небольшая команда, охранявшая поезд с успехом от красных, засев на кладбище.
Проехав Чонгарский мост, мы остановились на позиции за ним. Укрепления там были сооружены намного солиднее и даже были установлены шестидюймовые орудия с укрытиями. Но и там комендант станции Таганаш хватал случайных военных и посылал их защищать мост. Неожиданно ударили сильные морозы с ветром. По утрам температура падала до — 15 градусов, и вся степь покрылась инеем как снегом. И вот в таких тяжелых условиях наша армия начала уходить из Северной Таврии, вдоль железной дороги. Это была героическая эпопея, достойная суворовских походов и которая, кажется, нигде не была подробно описана. По линии железной дороги шли длинной цепью бронепоезда и составы с вооруженными бойцами, не подпускавшие своим огнем вражескую конницу на близкое расстояние, а с другой стороны перебежками шли батареи и на коротких остановках открывали беглый огонь по врагу. Иногда красным кавалеристам удавалось опередить отступавших, и они пытались испортить рельсовый путь, накладывая камни, но у них не хватало ни времени, ни динамита взорвать его. Камни же легко устранялись. Так, по рассказам очевидцев, происходило наше отступление.
Но участвовать в защите Крыма мне опять не пришлось. Неожиданно и непонятно почему нас сняли с Чонгарских позиций и послали в Керчь. Но мы застряли на станции Владиславовка возле Феодосии и простояли там до дня эвакуации. Нам говорили, и мы были убеждены, что, будучи укрепленным и защищаемым, Крым неприступен, а теперь мы оказались свидетелями, что его судьба решалась в несколько дней. Было больно и обидно узнать и то, что наша «Москва» со своими новыми восьмидюймовыми пушками и хорошо отдохнувшей командой не сделала ни одного выстрела в его защиту, а ведь она обладала большой огневой мощностью. Приходилось признать, что не было выработано плана защиты Крыма, особенно когда Сиваши частично зимой замерзают, а для защитников не было помещений, чтобы обогреться и выспаться. Становится понятно, почему случилось так, что группа красных, вероятно только разведочная, проникла ночью на Чонгарские позиции и взорвала подходивший бронепоезд.
В Феодосию мы прибыли, чтобы погрузиться на небольшой пароход «Аскольд». Пристань была заполнена военными, которые со своими частями и в одиночном порядке хотели погрузиться. Это понятно, потому что Феодосия была ближе всего к Сивашам, намного ближе, чем Севастополь или Керчь. По всей видимости, некоторые казачьи части, имевшие приказ грузиться в Керчи, прибыли на пристань в Феодосию и решили дальше не идти. Ведь до Керчи надо было пройти еще, может быть, около сотни километров. Но в Феодосии пароходов не хватало. Людей для поддержания порядка тоже. Борт «Аскольда» был ниже набережной, и сходни, состоявшие из двух досок, были узкие. Когда наша команда гуськом попарно начала грузиться, то толпа стала ее очень теснить. Мы с отцом оказались сзади. Нас так стеснили, что два связанных между
