Наши вахты были по шесть часов — было достаточно тяжело и жарко, — потому что воды давали вдоволь. Ледокол нас тянул, волна сбивала с пути, несмотря на два буксира. С мостика приказ по трубе — три румба вправо, и сразу — четыре влево. И так — без перерыва всю вахту. Хватаешь рукоятку штурвала и тянешь, налегая всем телом; двое — с одной стороны, двое с другой. Как долго мы шли к Босфору — не помню. Там перед проливом собралась импозантная кильватерная колонна кораблей разных силуэтов, больших и малых. Море было мрачно, неприветливо, думы всех были в унисон — а что же завтра, куда, что будет?

В море однажды нас вызвали в ружье — была попытка разграбить склад продуктов. Здесь в таких условиях общей нужды и неудобства. Матросы пришли раньше нас, нашли сломанный замок. Могут быть счастливы грабители, что оставили свою попытку, — сбежали, остались живы. В свободное от работы и отдыха время — выходили на палубу. Несмотря на то что меня всегда прежде тянуло на службу во флот, сейчас море не располагало к себе. Конечно, были «независящие от нас обстоятельства».

Босфор — пришелся нашей смене — это была наиболее тяжелая вахта. Течение сбивало от берега к берегу, а наш путь — фарватер. Мы Босфора сейчас не видели, говорят, красивые берега, живописно разбросаны селения и отдельные дачи — мирная жизнь! Мы крутили штурвал в 8-м трюме — чтобы войти в Золотой Рог — Стамбул-Рейд Моде. Пришли под французским флагом, единственного «союзника», принявшего участие в нашей судьбе, чтобы спасти нас — участников Белой борьбы за российскую государственность. Никто из «союзников» тогда не представлял себе, видимо, того, как была судьбоносна наша борьба для их благополучия. Подняты сигналы — карантин, вода и хлеб. «Георгий Победоносец» подвязался на бочку, не имея пару, не мог бросить якорь.

Мы продолжали жить в 8-м трюме. Большой неожиданностью было, когда полковник Юдин вызвал нас к себе и снабдил каждого большой пачкой денег — тут были всякие «крымские» и «Юга России», — но оказывается, они еще котировались здесь, а нам — очень были нужны. Спасибо нашему завхозу!

Шли дни за днями на этом мрачном рейде. Угнетали всякие невероятные слухи и новости, и усугубился сейчас вечный вопрос — и дальше что? С палубы смотреть было не на что. И лежа у себя в 8-м трюме, более комфортабельно, чем «жили» все остальные, как-то меж нами троими возник вопрос — как это произошло наше общее решение идти на Запад, за границу: меж нами, казалось, не было сговора. И тогда на Сюрени стало нам ясно и сразу — мы уходим на Запад. Без малейшего колебания! Да, мы были готовы к этому моменту, и вопрос был только — когда этот час придет. Это был страшный удар, шок — приказ генерала Врангеля об эвакуации… Но мы трое были готовы принять бесповоротное решение — оно уже было, оно было подготовлено — я его носил в левом кармане френча, который был всегда на мне, — это последнее папино письмо, где он писал: «В случае эвакуации, о которой у нас говорят, — уходи на Запад и разыскивай меня!..» Так оно было…

В. Сабинский{318}

Воспоминания{319}

Кампания в Северной Таврии

Погуляв немного по Севастополю, побывав на Малаховом кургане, с его Панорамой защиты 1854 года, полюбовавшись Графской пристанью и прозрачнейшей морской водой, мы, как я помню, 2 апреля по старому стилю, ясным весенним днем, с хорошо исправленными пушками, отправились на север на фронт. Недавно наши позиции были выдвинуты вперед и находились уже на перешейке Чонгарского полуострова, около станции Сальково. Наша база остановилась на пустынном степном разъезде около Джанкоя. Кругом расстилалась безжизненная, с уже подсохшей травой и бурьяном равнина. После тифа я поправлялся с трудом на скудном батарейном пайке и, чтобы окрепнуть поскорее, ходил покупать молоко на ближайшую железнодорожную будку, удаленную от нас, вероятно, километра на два. В тех местах почти каждый будочник имел корову, кур, а иногда и небольшой огородик. Разговорчивый будочник указал мне на воронку от снаряда около его домика и рядом привязанного большого пса, выражая удивление, что последний оказался невредимым.

Воевать с красными нам стало труднее, потому что у них появились тоже пушки крупного калибра на железнодорожных платформах, из которых они нас иногда обстреливали с дальнего расстояния. И хотя их стрельба большою меткостью не отличалась, но все-таки один раз, случайно, они попали в нашу теплушку, уже отведенную назад, от которой остались одни щепки. К счастью, в тот момент в теплушке никого из команды не находилось.

Наконец, в конце мая наши бросились в атаку. Наступление началось успешно, но потом застопорилось у города Александровска и Большого Токмака. Не хватило сил, главным образом конницы и транспортных средств. В армии Врангеля, мало того что малочисленной, не хватало техники — аэропланов, броневиков, грузовиков, которые в равнинной степи могли бы сыграть значительную роль.

В Мелитополе, на частной квартире, можно сказать, на линии фронта, мы сыграли свадьбу сестры Сони с капитаном Смирновым{320}. Из офицеров, кроме брата, присутствовали только старые друзья по четвертой батарее — поручик Полторацкий{321} и Опенгейм. Но пить пришлось главным образом самогон, других напитков достать там было невозможно. Свадьба была, можно сказать, в «походе». Домом молодых оказалось только купе в вагоне.

Когда наши войска громили конницу Жлобы, я был в смене. Бронепоезда стояли на пути, идущем вдоль косогора долины, в которой находилась деревня. Жлоба нас не атаковал, но наше расположение обстреливалось издали и невидимой для нас гаубичной шестидюймовой пушкой. Снаряды ложились далеко на противоположном склоне долины, и мы спокойно стояли, не проявляя своего присутствия. Был жаркий полдень, и нам роздали обед, который мы начали есть, присев, в тени площадки. Вдруг послышался мягкий свист приближающегося гаубичного снаряда. Я прилег возле железнодорожной канавы. Раздался треск, но не очень