Вдали был высокий хребет, третий от нас, там мы еще не были, наверное, оттуда море увидим. Встали пораньше, совсем темно было, шли в полушубках, а с горки на горку — жарко стало. И достигли хребта только к сумеркам. Да, красота. Там далеко море, и его горизонт еще увидели, потом все потонуло в темноте вечера, но появилось много огней где-то там внизу, верно, это была Ялта! Далеко, только огоньки и были видны. Вниз к Коушу шли быстрее, чем сюда наверх. Мороз крепчал к ночи. Был конец октября.

Когда мы были уже близко к селению, где все было знакомо — слышно было какое-то движение, ржали кони, тарахтели подводы. Бросило в голову: «Налет зеленых!» Напряжение до последнего, бежали по тропе, аж дыхание захватывало… У дома, где мы жили, стоит подвода. Возница торопит — мало времени осталось. Набросали на подводу наш бедный скарб — мешки, пулемет «льюис», а Алеша Воропай{317} понесся к командиру с рапортом, что мы вернулись, и узнать, что случилось. Нашу подводу с легким пулеметом послали как первую вперед, два тяжелых посреди обоза, и два на последних подводах — с командиром нашим — на тот случай, если зеленые хотели бы нас потревожить… Отходим вниз — на станцию Сюрень.

Уже в пути узнали мы от Алеши, что поздно после обеда прискакал казак верхом на коне, подъел у нас и подался дальше — говорит, домой на Кубань иду. Поручику Окишеву сказал, что фронт отступает, что есть приказ генерала Врангеля об эвакуации Крыма… Командир наш немедленно дал распоряжение собрать подводы и в 10 вечера начать поход вниз. Как старшина это сделал, мы не знаем, это секрет его авторитета — подводы были поданы без шумихи просто туда, где наши люди жили, и затем запрудили всю площадь перед отходом. Идти вниз коням было трудно — днем солнце пригревало иногда, ручьи текли, а сейчас все сковывал мороз. Гололедица. Одна подвода на переходе широкого ручья пошла по льду, была слишком у края дороги, кони не удержали ее — и все грохотало вниз. Возница остался на дороге, людей не было, везли патроны. Только к утру мы пришли к станции. Наш поезд был разграблен. Но в моей корзинке что-то еще оставалось, на нее не позарились. Кругом почти никого. На другой стороне идет на юг шоссе — как говорили наши люди, что были оставлены на поезде, уже три дня шел бесконечный поток солдат-беженцев. Поезда шли редко и переполненные. И вот теперь никого. Тишина на станции, коменданта не было — ушел. На столе коменданта поручик Окишев нашел приказ генерала Врангеля об отступлении и эвакуации за границу. Но мы на Сюрени, и паровоза нет… Вдоль нашего состава вытянулся весь татарский обоз. Что дальше? Что делать? У каждого стучал этот вопрос в голове после того, как Окишев прочел приказ.

— Ребята, каждый решает за себя!

В этот момент с севера появился поезд. Надежда! А вдруг остановится? Какое там! Не стал! Но это был состав штаба нашего железнодорожного батальона. Не стал — нас бросили! Это был решающий момент.

— Ребята, я возвращаюсь в горы, — прогремел голос командира.

Только мы трое стали прощаться — мы решили идти на юг и за границу. К нам подошел Матиас — возьмите нас, меня и брата. А брат болен, едва на ногах держится. Вот Павлов и Зенкевич подошли — они из нашей пятерки, что по горам вместе ходили… Снимаю полушубок и отдаю Павлову, Воропай отдал свой полушубок Зенкевичу — «ведь мы на юг уходим, там тепло, а тебе пригодится». От них взяли английские черные шинели. Им обоим мы дали адреса — мамы в Киеве и мамы в Ворожбе. Борису — некому было дать адрес на Урал. И татарский обоз ушел по той же дороге обратно в горы.

И что же дальше? На платформе нашего поезда стояла дрезина «ручной тяги». Нам четырем ее не поднять; но сбросить можно — если не сломается, тогда имеем транспортное средство. Сбросили, и на рельсы поставили; усадили больного Матиаса, сложили наш скарб, наш «льюис» — пулемет (как он остался при нас!). «Крути, Гаврила» — да и крутить почти не пришлось, только по станции, а дальше — уклон железнодорожного полотна так велик, что дрезина неслась сама; надо было тормозить, на такой скорости никакой тормоз не мог удержать; сорвали тормоз, тогда использовали винтовку больного Матиаса. Прикладом тормозили и неслись на юг. Что там впереди? Мост! Мост над пропастью, а если он уже сорван, то… Нет, там люди. Кто? Зеленые, красные? Сигнал — остановка. С большими затруднениями стали перед мостом: железнодорожники умоляют снять с моста пулемет «виккерс». Сняли, водрузили на дрезину. Еще тяжелее она стала; благополучно прошли мост. Как он уцелел до сих пор? А после моста снова дорога на спуск — несется дрезина. Внизу уже видна станция Бельбек, пара километров, семафор — вся станция забита поездами. Только один путь открыт, свободен, как стоит стрелка входная? Пронеслись, идем на свободный путь, прокатили по станции и остановились приблизительно перед вокзалом, мы на третьем пути, рядом санитарные поезда. А была мысль — быть может, нагоним штаб батальона? Алеша побежал к коменданту — чем следовать дальше? «Ни один поезд не уйдет — нет паровозов. Есть один паровоз, текут трубы, идет в Севастополь в мастерские — если вас возьмет — вон его машинист. Если возьмет — хорошо!» Машинист кивает, что да. Он на том же пути, что и мы; через час.

Казалось, вечность проходит, покуда Воропай вернулся от коменданта. Собираемся крутить рукоятки дрезины, чтобы искать паровоз, и в этот момент с площадки вагона санитарного поезда просто бросается сестра милосердия — и я оказываюсь в ее объятиях. Какое имя она произносит, не помню; было «смятение» у нас, быстро обнаружилась ее ошибка — я не оказался ее женихом, но мы оказались в столовой поезда, нас кормили борщом и гречневой кашей — ведь как мы были голодны! Благодарили сестриц, что нас накормили, еще каждый по буханке хлеба получил — и на дрезину. Прошли всю станцию — вот он «Эхо» на выходной стрелке стоит. Машинист и помощник получили