Шрифт:
Закладка:
А между тем это было так. В поезде, отошедшем ровно в 11 часов вечера, вместе с Главнокомандующим и А. В. Кривошеиным, выехали на фронт представители Франции, победоносной Польши, Америки, Японии, Сербии и Англии. Получили места и сотрудники иностранной прессы.
Первая продолжительная, почти на два часа, остановка поезда на станции Таганаш. Быстро сгружаются с пяти особых платформ автомобили. Главнокомандующий, председатель правительства, руководители и чины иностранных миссий занимают в них места. Через несколько минут машины, одна за другой, исчезают в легкой, чуть заметной дымке раннего прохладного утра и мчатся к грозным Т-ским позициям, преграждающим противнику доступ в Крым.
Пред глазами развертывается постепенно панорама Сивашских озер, перешейков, могучих батарей и бесконечных рядов-сетей проволоки. Проволокой опутаны холмы, берега озер, каждая, кажется, между ними перемычка, каждый сухой клочок земли. Наши офицеры коротко, просто, больше на ходу, знакомят равнодушную еще вчера Европу с легендарной историей обороны Крыма, дают пояснения, устраивают пробы батарей. Тяжело ухают многодюймовые орудия… Далеко на горизонте взметывается буро-черная смесь из огня, грязи, дыма и земли…
Около полудня поезд Главнокомандующего, приняв вернувшихся с осмотра позиций, трогается далее, миновав перешейки. На станции М. вновь остановка — смотр стальным орлам воздуха и одной из славных казачьих дивизий. На перроне командир корпуса генерал Кутепов, авиоглав, энергичный и храбрейший генерал Т. и высшие чины штаба армии. Опять вытягивается чуть не на две версты лента автомобилей, несущихся к аэродрому. Из-за холма видны силуэты выстроенных в ряд аэропланов. Их много, но сколько, не видно. Впереди — на расстоянии нескольких саженей от своих стальных птиц — стройные колонны летчиков-офицеров и команд. Главнокомандующий, сопровождающие лица и представители иностранных миссий направляются вдоль фронта. Иностранные корреспонденты (счастливцы, все с кодаками!) обгоняют несколько раз идущих; то и дело слышится усердное щелканье затворов. Совсем как в приличное человеческое время.
Но вот обход окончен. Все уже на другом конце аэродрома. Откуда-то появляются новенькие, чистые жестянки от бензина, и многие, запыхавшись от быстрого шага, которым приходится сопровождать Главнокомандующего, с благодарностью усаживаются на них и приготавливаются к самому интересному. Теперь фотографические аппараты видны уже на руках и у адмирала Маккэли, и у commandant Такахаси, и у других. Взвивается первая сигнальная ракета. Механики приводят в движение пропеллеры. Ко второй сигнальной ракете все моторы на холостом ходе, и еще чуть спустя аэропланы, один за другим, начинают выкатываться на середину аэродрома, откуда воздушная эскадрилья поднимается ввысь и производит ряд блестящих маневров.
По окончании полетов Главнокомандующий в присутствии представителей иностранных держав благодарил летчиков за самоотверженную службу, подчеркнув, что дела авиации ставятся им „в первую очередь“. Генерал Т. от имени летчиков просит Главнокомандующего и председателя правительства ускорить высылку аэропланов из-за границы, чтобы использовать два остающихся теплых месяца. Главнокомандующий сообщает летчикам, что им принимаются в этом направлении все необходимые меры, и добавляет:
— Задержка произошла с той стороны, откуда мы могли ожидать ее меньше всего… (Намек на англичан. — А. В.)
Вслед за тем в деревне А. состоялся смотр доблестной коннице генерала Б. Показанная в заключение смотра ловкая джигитовка произвела огромное оживление среди чинов миссий и сотрудников иностранной прессы. Особенный восторг вызвало проделанное кубанцами „умыкание“ невесты. Картина мчавшихся карьером „похитителей“ со схваченной на полном ходу коня крестьянской девушкой и погоня за ними с удалым гиканием и стрельбой истощила, кажется, добрую половину пленок у всех семи корреспондентов европейской и американской печати. И, грешный человек, сознаюсь, что не мог удержаться от смеха, когда один из присутствовавших при этой фотографической лихорадке старых боевых офицеров сказал мне:
— Даю голову на отсечение, что во всех чикагских и неапольских журналах это будет зафиксировано как спасение храбрым le kosak своей жены от кровожадных bolschewiks…
Мне не удалось разубедить моего собеседника в том, что Европа пожелала, наконец, порвать со своей легендарной осведомленностью о наших делах.
— Шутка сказать, семь ведь газет представлено… Посмотрите!..
Старый вояка заливался от смеха и упрямо твердил свое.
Факт посещения армии представителями ряда держав произвел, судя по первым признакам, большое впечатление. Надо полагать, что оно будет много сильнее на самом фронте, куда сейчас и выезжаем».
Второй очерк был посвящен у меня посещению иностранными представителями корниловской дивизии и воистину блестящему параду корниловцев на площади колонии Кронсфельд.
Сейчас, когда все кончено, когда непобедимая вчера еще дивизия томится на положении жалких невольников в лагерях Галлиполи, нельзя без волнения читать правдивое описание той обстановки, в которой предстали эти люди пред глазами мимоходом заглянувшей к ним Европы 1 сентября 1920 года. Люди, должно добавить, дравшиеся почти без передышки с 23 мая, вывезенные потихоньку на «тачанках» специально для парада прямо из окопов и через полчаса после парада отправленные в те же окопы.
Воспроизвожу отдельные места этого очерка.
«Вот приезд… Растянувшиеся длинной-длинной лентой автомобили один за другим выезжают полным ходом в колонию… Генерал Врангель в сопровождении г-на Кривошеина, громадной свиты и представителей иностранных государств направляются вдоль фронта… От края до края громадной площади несутся приветственные крики и неизменное „рады стараться“. Проходит пять — десять — пятнадцать минут, обход все продолжается. Все гремит музыка. Все несется такое бодрое, звучное корниловское приветствие.
Наконец, последние колонны — артиллерия полевая, тяжелая — все! Главнокомандующий, окруженный целым цветником русских и иностранных мундиров, направляется к аналою. Возле — на особом столике — знаменитое знамя сказочного Георгиевского батальона, которое вручается сегодня корниловцам. После речи архимандрита Антония, выражающего уверенность, что знамя увидит золотые маковки московских храмов, начинается торжественное молебствие. Поет хор корниловцев. Слова молитв то и дело прерываются щелканьем фотографических затворов. Иностранные корреспонденты торопятся запечатлеть на пленках то коленопреклонную фигуру Главнокомандующего, то наше духовенство, то народ. Представитель итальянской прессы ломаным русским языком жалуется с отчаянием, что у него вышли все пленки. Молебен подходит к концу… Многолетие… Вечная память… Во время последней все присутствующие
