Шрифт:
Закладка:
Может же и у неё быть такое? Почему бы и нет! А при нынешнем положении в театре, когда Нина Владимировна — не по своей, конечно, вине, а в силу всевозможных, не зависящих от неё обстоятельств — всё чаще оказывается не у дел, это было бы даже очень кстати.
Но этот дурацкий гастрольный комплекс! Вечно она мучается из-за него… Два месяца не была дома, моталась по городам, рвалась к своим мужикам — к мужу и сыну, — по ночам в гостиничных номерах изводила себя бессонными тревогами: как они там, здоровы ли, не случилось ли что, вот и письма от мужа давно уже нет; на крыльях, можно сказать, летела к ним, мечтала о тихом отдыхе в кругу семьи, хоть месяц пожить, как все нормальные люди, — ходить по дому, ездить на дачу, готовить завтраки, обеды и ужины… Ну что ещё надо человеку для полного счастья!
И вот два дня не прошло — опять из дома. Не жена, а птица перелётная.
Впрочем, о чём это она? Ведь ничего ещё не известно. Ну, встретится с режиссёром, побеседует, он поглядит на неё… Может, на этом всё и кончится. И бог с ним. Будем считать, что это ещё не тот случай, которого она ждёт, будет ждать другого.
Муж позвонил с работы. Удивился:
— Как, ты ещё не на даче?
Узнал, в чём дело, снова удивился. Теперь по другому поводу:
— И ты ещё сомневаешься? «Мосфильм», понимаешь, по тебе плачет, а ты… Когда встреча с режиссёром? Вечером. А съёмки? Ну и отлично! Доживём, мать, до понедельника.
Чуткий был у неё муж, всё понимал.
Засуетилась, засобиралась: какое платье надеть, какие туфли… Ох ты, господи! Собралась наконец. К пяти часам, как условились с Зиночкой, подошла к подъезду гостиницы.
Потом они шли по длинному и узкому, похожему на бесконечный купированный вагон гостиничному коридору, по мягкой ковровой дорожке, и Зиночка, увлекая её за собой, о чём-то говорила ей торопливо, кажется, о том самом эпизоде, в котором Нине Владимировне предстояло сниматься, и об актрисе, так неожиданно и некстати заболевшей. Но, слава богу, радовалась ассистентка, всё, кажется, складывается как нельзя лучше, и теперь остаётся немного — показаться главному… Словом, ни пуха ни пера!
Нина Владимировна волновалась, конечно, и торопливую болтовню Зиночки слушала не очень внимательно, а больше думала о предстоящей встрече, и потому, наверное, не уловила одной детали, на которую ассистентка режиссёра намекнула как бы между прочим, — что возрастом та заболевшая актриса была значительно старше Нины Владимировны, из чего Нина Владимировна могла бы заключить, что и роль, которую хотят предложить ей, вероятно, тоже возрастная.
Всё это она поняла чуть позже, когда, возвратясь домой, прочитала текст роли — одну страничку в режиссёрском сценарии, — а в ту минуту ей это и в голову не пришло. Правда, кое-что её уже тогда смутило: как-то странно, не то чтобы растерянно, скорее, озадаченно глядел на неё режиссёр. Впрочем, он и на Зиночку, свою ассистентку, поглядел точно так же, как бы спрашивая: «Это кого же ты ко мне привела и зачем?»
«Наверное, забыл о встрече, — предположила Нина Владимировна, — замотался поди на съёмках и запамятовал».
Смутило и другое… Очень коротким был у них разговор. Вернее сказать, разговора, к которому, волнуясь, как премьерша, готовила она себя, вообще не получилось, и ей было трудно понять, какое же впечатление произвела она на режиссёра. Нет, отказа как такового не было, больше того, там же, в гостиничном номере, Зиночка по просьбе Горелова вручила ей сценарий и, отчеркнув ноготком текст на страничке, сказала:
— Вот почитайте, поработайте. — А в коридоре, провожая её, наказала: — Завтра без четверти шесть — у подъезда гостиницы. Не проспите, ради бога.
И вот теперь, когда сценарий был прочитан полностью, когда дважды был перечитан текст роли, к Нине Владимировне пришла запоздалая догадка: «Так вот почему он растерялся… Рассчитывал увидеть совсем другое. Думал, придёт актриса лет под пятьдесят, вроде нашей Гонтаренко, и никакой с ней мороки — живое воплощение вечной скорби… как раз то, что нужно. А тут явилась я… Босоножки на платформе, платье выше колен… Выдала всё, что могла. Прифуртипитяпилась, идиотка».
Да, это была ошибка. Нет, не её, не Нины Владимировны… Ошиблась Зиночка, ассистентка, ошибся тот, кто порекомендовал ей Нину Владимировну, а режиссёр, поняв эту ошибку, почему-то промолчал, хотя именно он и должен был внести ясность. Может, передавая Нине Владимировне сценарий, он рассчитывал, что она сама разберётся во всём? Если так, решила она, то ей ничего не остаётся, кроме одного — тут же, не раздумывая, нужно звонить в гостиницу или бежать туда, пока не поздно. Отдать сценарий, объясниться, сказать, что всё это, в общем-то, несерьёзно — в её-то годы, когда на лице, слава богу, ещё ни одной морщинки, играть какую-то многодетную мать. Нет, извините, это от нас не уйдёт, это мы ещё успеем. И в театре и в кино на такие роли божьих одуванчиков и без нас хватает.
И словно гора с плеч. Вот сейчас она переоденется, возьмёт сценарий… А может, позвонить режиссёру? Так даже лучше, позвонить и отказаться, а утром с первым же автобусом — к Димке на дачу.
Было уже поздно. Муж позвонил, сказал, что задержится в редакции: дежурство. Она положила трубку, задумалась снова. Как же быть? Идти в гостиницу или позвонить? Она снова взяла в руки сценарий, нашла страничку, отчёркнутую ноготком ассистентки. Забылась первая фраза в тексте, а ей почему-то захотелось её вспомнить… Она отыскала её и машинально, пробежав глазами, произнесла вслух. В полутёмной комнате голос её прозвучал глухо и чуждо, ни для кого. Нина Владимировна поморщилась и, почему-то злясь на себя, отбросила на столик сценарий. Поднялась с кресла, пошла на кухню. Зачем-то открыла холодильник, постояла перед ним в отрешённой задумчивости, а потом, захлопнув дверку, вернулась в комнату и зажгла свет.
Лежащий на столике сценарий снова поманил её…
«Сколько же лет ей было,
