лицом и актер. Черты первого приводились в соответствие с архетипическими выражениями эмоций, которые хотел видеть Дюшенн (илл. 8), с помощью электрического импульса, исходящего от гальванического аппарата, второй же лепил «верные» эмоции за счет искусной актерской игры. Дюшенн пришел к выводу, что за выражение боли отвечает надбровная мыщца, и под его руководством, с опорой на одну лишь технику, а не на опыт испытуемого, было запечатлено множество вариаций боли[92]. Так, актер мог усердно изображать «высшую степень боли» (douleur extrême) и производить впечатление страдания (souffrance). Приписка к этой фотографии гласила: «Голова Христа» (tête de Christ). В то же время актер подобного страдания не испытывал. Схожим образом на безучастном лице другой модели Дюшенн мог отобразить «боль и отчаяние» (douleur et désespoir), которые позже охарактеризовал как боль и угнетенность (l’abattement)[93]. Методология Дюшенна строилась на том, что он волшебным образом демонстрировал палитру физических и эмоциональных состояний при их полном отсутствии у субъекта. Зритель распознает на фотографии гримасу боли, опираясь на пояснение, которое его к этому сподвигает.

Эта технология настолько привлекала своей объективностью, что ее истинная суть — изображение искусственной гримасы — отходила на второй план. Фотокарточки Дюшенна, частично обработанные методом ксилографии, чтобы скрыть манипуляции с гальваническим аппаратом и представить архетипы различных эмоций, использовал Чарльз Дарвин (1809–1882). В своем стремлении доказать эволюционную природу выражений лица этот ученый отказался от учения Лебрена и пересмотрел постулаты Белла. Он считал, что в случае с болью выражение лица не выполняло коммуникативную функцию, а помогало облегчить состояние. В дарвиновском представлении о боли выражение лица выполняло эволюционную задачу, и, даже если она давно утеряла свою актуальность, гримасы оставались рудиментом наследственной привычки. Так, однажды он не сдержался и назвал гримасы боли «бесцельными»[94]. Но затем опроверг сам себя, заявив, что «корчи всего тела, скрежет зубов и пронзительные крики приносят облегчение при мучительной боли»[95]. Он очень осторожно описывает боль, замечая, что «всем хорошо известно, как усиливается болевое ощущение, если фиксировать на нем внимание», и признает, что культура с ее законами и запретами относительно проявления признаков боли влияет на то, как люди ее переживают, субъективно и межсубъектно[96]. Но общий вывод из работы Дарвина, опиравшегося на Дюшенна, гласит, что эти проявления универсальны[97]. Иными словами, до Дарвина сторонники универсальности болевой гримасы были правы по существу, но ошибались в своих иллюстрациях, а Дарвин и прочие оказались правы и в своих принципах, и в объективных описаниях проявления боли на лице. И хотя Дарвин предложил более проработанную концепцию, для формирования интеллектуальной генеалогии было достаточно и этого.

Если выражаться языком механистической объективности, суггестивный характер описания не должен бросаться в глаза. Идея универсальной гримасы боли, запечатленной на фотографии, прослеживается в теории базовых эмоций Пола Экмана, который проводит прямую связь между своими исследованиями и теорией Дарвина и во многом повторяет методологические ошибки пионеров научной фотографии[98]. Экман по-прежнему придерживается мнения, что лицо — это точный, предсказуемый и универсальный индикатор эмоций, который неподвластен влиянию времени и культуры. И хотя он сам не пишет непосредственно о боли, этим занимаются его последователи. Среди психологов-бихевиористов, которые стремились доказать универсальный характер боли, большую популярность снискала предложенная Экманом Система кодирования лицевых движений (Facial Action Coding System, FACS, СКЛиД), состоящая из набора симулированных выражений, запечатленных на фотокамеру. Если бы удалось добиться полного соответствия выражения лица переживанию, возможность запечатлеть «истинную» гримасу боли стала бы мощным эпистемологическим шагом вперед, влекущим значительные клинические последствия. Отсюда и возникало желание найти и зафиксировать универсальную гримасу боли. Вместе с тем ученые совершили удивительный в свете последних исследований языка и концепций боли поворот: они обратились к двум организмам, которые не способны говорить, но, как предполагалось, могут испытывать страдания, — к несчастным лабораторным мышам и новорожденным младенцам. Экмановская СКЛиД была адаптирована под грудничков, в ней появилась шкала гримас, которая была призвана помочь распознать страдание тех, кто не в состоянии внятно объяснить, что у них болит. Эти рассуждения поражают своей цикличностью: невозможно определить, какую именно боль испытывает новорожденный, даже если признать, что младенцы ей в принципе подвержены. На самом же деле характер переживания боли должен выводиться на основании того, что выражение лица само по себе точно отражает то, что за ним скрывается. А потому сначала следует определить значение выражений лица и только затем переходить к практическим исследованиям[99].

Гримасы новорожденных были применены к животным, в первую очередь к мышам, и в результате соответствующие шкалы представлялись доказательством универсальности выражения боли[100]. Этот аргумент базируется на аналогии или эволюционном сходстве, но методологическая проблема остается прежней. Откуда мы знаем, что чувствует мышь? Пока одни призывают установить автоматизированную систему наблюдения, которая будет отслеживать самочувствие лабораторных мышей при помощи системы распознавания гримас на основе искусственного интеллекта, другие интересуются, могут ли мыши скрывать свою боль[101]. А если могут, тогда на что способны люди? Для меня это вопрос риторический. Я подозреваю, всякий читающий эти строки отлично представляет, что значит «делать хорошую мину при плохой игре», — и пусть сторонники ИИ утверждают, что могут разглядеть истинное лицо за маской непринужденности. Наука оказалась в замешательстве.

Илл. 9. Последовательность гримас, демонстрирующих четыре основных движения лица (Prkachin K. M. The consistency of facial expressions of pain: a comparison across modalities // Pain. 1992. Vol. 51. P. 304. Изображение воспроизводится с разрешения правообладателя)

В итоге шкалы гримас стали применять и к взрослым людям. Логика экмановской СКЛиД позволила заявить о существовании универсальной гримасы боли. Подобный вывод был основан на очень маленькой экспериментальной выборке и недальновидном убеждении, что интенсивность боли полностью соразмерна полученной травме (которое, как мы знаем, глубоко ошибочно)[102]. Вдобавок в процессе поиска базовых выражений человеческой боли ученые вычеркнули из исследований лицевой «шум» — те черты, которые не наблюдались у субъектов в различных экспериментальных условиях. Так, лишь небольшая совокупность движений лица была отнесена к фундаментальным индикаторам боли, а остальное признано вторичным. По доброй традиции подобные исследования включали изображения гримас боли (см. илл. 9). Дистанция между Лебреном и недавним прошлым разом схлопнулась.

Важно прямо сказать, что такое эти шкалы с их притязанием на универсальную гримасу. В некотором смысле они претендуют на эпистемологическую универсальность, однако по сути относятся к той же традиции, что и альгезиметры столетней давности. Шкала гримас — это способ объективно измерить интенсивность боли. Порочность этого метода в том, что