Стремление все измерить легко объяснимо. Как и в случае со множеством других физиологических и психологических загадок, нас привлекает перспектива разгадать код человечества, возможность просто и изящно объяснить, кто «мы» такие и как «мы» устроены, да еще и снабдить выводы точными и предсказуемыми моделями. Если бы можно было создать устройство, которое точно описывало опыт и замеряло интенсивность боли для всякого существа в любой момент времени и не зависело бы от превратностей метафорического описания и неоднозначности жеста, мы бы поднялись на невиданную высоту в диагностике и лечении. Но как бы нам ни хотелось приблизиться к разрешению всех загадок, историческая обусловленность, подвижность и контекстуальность боли не позволяют этого сделать. И все же люди не оставляли свои попытки, которые имели некоторый эффект, пускай и не всегда положительный, а в иных случаях и вовсе отрицательный. История развития методик и устройств для измерения боли — это также история попыток познать боль и хроника высокомерия людей, утверждавших, что они в полной мере познали переживание боли и способы его измерить.

С конца XIX века появляются методики, согласно которым субъективное переживание боли и его выражение не имеют значения и вводят в заблуждение. Ученые отчаянно пытались выбраться из болота неясности и неоднозначности, в которое их затягивали свидетельства пациентов[59]. В представлении того времени характер, нравственные качества или эмоциональный настрой страдающего пациента, а также предположительная связь этих свойств с полом, расой и возрастом мешали распознать истинную боль, из-за них ее интенсивность могла быть завышена или занижена. В этой логике боль находилась в теле, представлялась механической и универсальной. Стремление создать идеальный механизм для измерения боли опиралось на относительную бесполезность того, что мог рассказать сам пациент. Так стремление к объективности свелось к попыткам найти шкалу чувствительности[60]. Когда человек начинает чувствовать периферический стимул, при какой интенсивности этот стимул превращает терпимое в невыносимое, когда ощущение прикосновения, тепла, холода или сжатия становится болезненным? Еще до первых попыток найти способ измерить боль некоторые ученые поняли, что вряд ли удастся разработать единую шкалу болевой чувствительности. Напротив, по моментам, в которые боль становится ощутимой или невыносимой, будут судить об истинной степени цивилизованности, о склонности к преступлениям и расовой принадлежности, и это свидетельство будет надежнее устного рассказа. Тем не менее по мере появления новых приборов и методик измерения боли возникла потребность в экспериментальной среде, лишенной эмоций, где контроль гарантировал бы, что никакие гендерные или расовые аффективные жалобы не станут помехой для получения «чистых» данных о боли. Создать такой контекст оказалось невозможно, но замысел сам по себе показателен. Механизмы для измерения болевого порога неизбежно должны были подтверждать априорные предположения своих создателей.

Исследователи накрепко связали переживание боли с наличием травмы, и связь эта приносила все больше вреда. Чаще всего измерялась чувствительность кожи. При этом ученые исходили из того, что боль всегда связана с физической причиной и воспринимается периферическими рецепторами. Если же такой причины не существует — если переживание боли не может быть соотнесено с механизмом, предназначенным для ее измерения, — то, возможно, нет и боли либо же ее следует объяснить психическим отклонением. Таким образом, стремление к измерению с самого начала привело к игнорированию (в лучшем случае) и обесцениванию (в худшем) тех видов боли, которые оказались за пределами технологических возможностей исследователей. Это «функциональное соответствие» между травмой и интенсивностью ощущений стало определяющим в подходе к боли со стороны западной медицины на протяжении всего XX века[61]. В практическом плане замечание о том, что «альгезиметры» или «долориметры» «несмотря на свое название, не измеряют боль», стало спорным, поскольку то, что они измеряют, — интенсивность стимула, чувствительность субъекта к переменным стимулам, — подменило соответствующее субъективное переживание[62].

Один из таких «альгезиметров» создал криминальный психолог Чезаре Ломброзо (1835–1909). Он предположил, что существует такое понятие, как «преступный тип» человека, и взялся доказать это с помощью политической и методологической логики своего времени[63]. Используя прибор, разработанный немецким физиологом Эмилем дю Буа-Реймоном (1818–1896), который должен был определять чувствительность и болевой порог с помощью электрического разряда, Ломброзо смог доказать, что боль у преступников «гораздо менее острая, а иногда и вовсе отсутствует». Один из полюсов электрического прибора помещался на тыльную сторону руки испытуемого и перемещался к указательному пальцу. Для определения «общей чувствительности» силу тока повышали до тех пор, пока человек не ощущал ее, а затем наращивали до момента, когда он начинал чувствовать резкую боль. Однако такая оценка была связана с неопределенностью, существовавшей во второй половине XIX века в отношении наследственности, и проблема усугублялась тем, что ведущие ученые-эволюционисты высказывали сомнения именно по этому вопросу. Ломброзо знал, что склонность к преступлениям передается по наследству и что ее признаки имеют физическую природу; таким образом, его исследования подтверждали то, что он уже заранее предполагал. Вскрыв тело одного известного преступника, он пережил «откровение», обнаружив «отчетливую деформацию» черепа, строение которого напомнило ему о «низших животных». Это был признак, если не объяснение, склонности к преступлениям. Преступник «в силу атавизма приближается к первобытным дикарям», в числе его особенностей — «нечувствительность к боли» и множество нежелательных качеств, таких как «жажда зла» и желание убивать, «калечить труп, разрывать его плоть и пить его кровь». Альгезиметрическая проверка, к удовлетворению психолога, показала, что «преступник проявляет большую нечувствительность как к боли, так и к прикосновениям», а у некоторых злоумышленников наблюдается «полное отсутствие болевой чувствительности», что, по словам Ломброзо, «никогда не встречается у нормальных людей». Степень нечувствительности можно было соотнести с конкретными видами преступлений — например, убийцы были менее восприимчивы к боли, чем грабители[64].

Измерение боли не только приравнивает физическую чувствительность к конкретным видам преступности, но и в общих чертах описывает ее социальные последствия. Жестокость напрямую связана с «нравственной и физической бесчувственностью». Если человек «не способен чувствовать боль», то он, скорее всего, будет «равнодушен к страданиям других»[65]. Исследования Ломброзо позволили предположить, что способность к эмоциональному сопереживанию другим — то есть к сочувствию — может быть установлена на основании чувствительности кожи.

Предположения Ломброзо были необоснованными, а его исследования — бесполезными, но для нас важно не это. Он и ему подобные исходили из своих представлений об истине, и их действия имели ощутимые последствия. Предположение о возможности определять нравственные качества по черепу, особенностям строения головы, тела или кожи подкреплялось типологическим изучением фотографий преступников и широко разрекламированным методом, который рассматривал генеалогию через