Он поднялся, прошёл на кухню и, убедившись, что там никого нет, вернулся в комнату, растопил печку, поставил чайник, чтобы разогреть, а затем решил пойти и выяснить, в чём дело. Затем вновь задумался: «А вдруг госпиталь заняли немцы, а меня просто не заметили? Проспал госпиталь? Вот это да!» От таких мыслей ему стало не до чая, он поспешил к зданию, занимаемому госпиталем. По дороге Борис слышал стук, издаваемый движком, и это его немного успокоило. Света в городе не было, станция разрушена, но, если движок работает, значит в госпитале всё должно быть в порядке.

Подходя к ограде, он видел, как сюда подводили и подносили женщин, детей, стариков почти беспрерывным потоком. Многие из них были неумело перевязаны, видимо, первыми попавшимися под руку тряпками, кое-кто вообще не имел никаких повязок. Все они выглядели очень истощёнными.

Борис торопливо пересёк двор госпиталя, когда навстречу ему попался Игнатьич с лопатой на плече и каким-то странным выражением лица. Алёшкин встревожился:

— Игнатьич, что случилось? Ты что такой?

Игнатьич смахнул со щеки слезу и печально сказал:

— У нас Джека больше нет.

— Как это нет?

— Да так и нет… Пристрелили его…

— Кто пристрелил? За что?!!

— Не знаю, должно быть, кто-нибудь из наших автоматчиков, разведчиков. Они ведь по этой части города выходы к крепости ищут. Наверно, увидели его, решили, что это немецкая собака, и пристрелили.

— Да ты откуда это знаешь? Видел, что ли, или рассказал кто?

— Нет… Я его вчера вечером гулять выпустил. Думал, что он, как всегда, через полчаса или через час лапой заскребёт в дверь. А тут нет. Я заснул, проснулся часов в шесть — Джека нет. Где же он, думаю, неужто заблудился, а может, кто и приманил? Да ведь он не такой, ни к кому не пойдёт. Ну, вышел я, чтобы поискать его, зову, свищу — Джека нет. Пошёл я вокруг побродить, свернул в один переулок, в другой, там тропка к кладбищу идёт, я по ней решил пройти. Шагов двадцать прошёл, смотрю, собака убитая на дороге лежит. Посмотрел ближе — Джек! Уже и закоченел. Наверно, вечером пристрелили, прямо в голову. И так мне его жалко стало, как человека прямо! Ну, думаю, прожили мы с Джеком и блокаду, и сквозь пол-России прошли, вот теперь уже и в Польше… Не могу его я так бросить, дай похороню как следует. Вернулся в госпиталь, взял у старшины лопату, пошёл к тому месту, куда его с дороги оттащил, вырыл там яму, закопал его. Теперь вот домой иду, помяну его.

— Ну ладно, иди. Вечером вместе ещё Джека помянем. Жаль пса! Я к нему тоже здорово привык. Главное, так нелепо погиб-то…

Алёшкин направился в здание госпиталя. В операционно-перевязочном блоке работа шла полным ходом. В помещении, отведённом под сортировку, находилось человек тридцать поляков разного возраста и пола. Среди них ходил доктор Батюшков, выявлял, нет ли терапевтических и инфекционных больных, таких он немедленно с санитаром направлял в отдельную палату.

Из его рассказа Борис узнал, что Минаева и Феофанова работали всю ночь. С вечера народу было немного, но теперь наши группы приводили и приносили всё новых и новых раненых и больных.

— У многих дистрофия, — сказал он. — Оба врача уже выбились из сил.

Борис надел халат, прошёл в операционный блок и потребовал, чтобы Минаева и Феофанова немедленно шли отдыхать, а он весь день намерен работать вместе с врачом Прянишниковым, которого им дали в эвакопункте и который за это время тоже отдохнул.

От Батюшкова Алёшкин узнал, что одна группа обнаружила польского врача-терапевта, который уже присоединился к работе с больными.

— Между прочим, — сказал Батюшков, — начальник аптеки Иванченко нашла в подвале этого дома аптечный склад, в котором много медикаментов и перевязочного материала.

Это известие обрадовало Бориса, он подумал: «Ну, значит, теперь в Бромберг за этим посылать не придётся, только за продуктами. Генерал Жуков говорил, что продсклады должны подойти со дня на день. Пока-то ещё, наверно, дней на пять хватит. Надо будет позвать Захарова, выяснить».

Но этого делать не пришлось. К нему подошла Шуйская, она только что бегала в аптеку за какими-то медикаментами и на дворе видела Игнатьича. Борис сказал:

— Ты бы шла отдохнуть, ведь всю ночь по подвалам лазила, наверно, устала.

— Да нет, я не устала, я только один раз сходила. Мы привели пятерых, и Журкина меня здесь оставила, было много работы, а затем я часов с четырёх до восьми поспала. Ты-то как?

— Я здоров, а вот Игнатьич говорит, что Джека нет.

— Да я уж знаю, он и мне сказал. Я, признаться, уж и всплакнула о нём. Жалко… Но тут сейчас столько работы, что не о нём, а об этих людях думать надо. Ранения несложные, тяжёлые давно уже померли, в подвалах полно мертвецов. А эта вот, — она кивнула головой на стол, — выжила, но как дальше, не знаю. Все они так истощали, прямо кожа и кости, хуже, чем под Ленинградом! Некоторые недели по две ничего не ели.

Этот разговор происходил в то время, пока Борис мыл руки. Когда он закончил и обработал руки спиртом и йодом, надел при помощи одной из сестёр стерильный халат, перчатки, маску и подошёл к одному из операционных столов, около которого стояла уже успевшая обработаться и экипироваться Шуйская. Он поразился, увидев на столе худенькую маленькую девочку, раненую в живот. Снаружи ранка была невелика и уже покрылась корочкой, по форме ранение было осколочное. Но кто его знает, что мог натворить этот осколок там, внутри. Нужно было делать диагностическую лапаротомию, обследовать брюшную полость, произвести необходимые манипуляции с её повреждёнными органами, а Борису было просто страшно дотрагиваться до этой девочки, такой она казалась хрупкой.

Конечно, ни о каком наркозе не могло быть и речи — она бы его не выдержала. Между прочим, именно поэтому Минаева, всегда оперировавшая на брюшной полости с эфирным наркозом, не стала заниматься этой раненой. Все уже знали, что майор Алёшкин может сделать самую сложную операцию под местной анестезией, он это доказывал не раз.

Девочка, очевидно, очень боялась, но даже плакать была не в силах, лишь испуганно смотрела на хирурга большими голубыми глазами. Борис, чтобы успокоить её, обратился к ней по-польски:

— Добрый день, панна. Как вы себя чувствуете?

В глазах девочки мелькнула радостная искорка. Вместо ответа она спросила:

— Вы поляк? Вы меня не убьёте?

— Я, хотя и не поляк, но постараюсь вам помочь. Вы мне тоже помогите. Будем вместе лечить