полуразрушенные дома, не дали ничего. Борис уже стал возвращаться мысленно к тому зданию, от которого только что отказался. В очередной раз выбравшись из машины для осмотра какого-то дома, по-видимому, школы, он заметил пожилую женщину, торопливо переходившую большой двор. Она вышла из одного подвала и очень быстро проследовала к другому. В руках она держала вёдра с водой. Алёшкин подбежал к ней и, пользуясь своими скудными знаниями польского языка, обратился с вопросом:

— Пше прашем пани, я шукам помещение, где мог бы развернуть госпиталь, для лиц цивильных поляков.

— Ой, пане, вы естес поляк? — с радостным возбуждением воскликнула женщина, ставя вёдра на землю. — Вы маете видкрыть лечебницу? Ой, як гарно, бардзо добже. О тут в подлоге маю триех ранетых, там теж е. А, хвилину… Який вам дом тшеба? О тут за рогом улицы, е великий будынок. Раньше там була детця мисцова больница. Потом немцы свий лазарет зробили. Здается, що те домина цел.

По её исковерканному языку Борис догадался, что перед ним не полька, и он спросил:

— А пани полька?

— О, ни, я вкраинка, мне сюды с пид Полтавы привезли. Я тут у одного пана эсэсовца в наймичках жила. Вин поихав, а я поки не можу иттить до дому. По ту ранетые есть, я им трохи помогаю.

— Спасибо, тётю. Через день мы ваших раненых заберём и покладём в госпиталь, и вы сможете уехать на ридну Украину. Зараз пойдём побачим дом.

Борис быстро вернулся в машину и, ничего не говоря своим спутникам, приказал Лагунцову ехать вперёд, через квартал завернуть направо. Проехав шагов двести, они очутились перед высокой железной оградой, внутри которой росло несколько рядов деревьев и виднелся большой двухэтажный дом. Въехать в ворота и остановиться у широко распахнутой парадной двери здания было делом пары минут. А ещё через полчаса, обойдя весь дом и убедившись в его почти абсолютной целости, наличии в нём не менее двухсот кроватей, операционной, в которой даже валялись инструменты, исправным водопроводом и относительно небольшой захламлённостью, Борис отправил Захарова за госпитальной колонной. Вместе с ним уехал и Васильев, обещая доложить о найденном помещении генералу Комарову.

Васильев неоднократно бывал в занятой Красной армией части города и, хотя этого здания и не замечал, тем не менее, ориентируясь по плану города, сообщил, что дом находился менее чем в километре от передовой и не подвергался миномётному и артиллерийскому обстрелу, вероятно, потому, что обе стороны боялись попасть в своих. Ему это здание тоже понравилось, но он считал, что такое близкое соседство с противником всё же опасно. Однако Борис заверил его, что им приходилось стоять ещё ближе к фашистам и что в его госпитале люди не из трусливых, но поскольку большая часть санитаров и дружинниц будет занята поисками и переноской раненых поляков, по всей вероятности, прятавшихся по подвалам, было бы очень хорошо, если бы для охраны госпиталя прислали роту, или хотя бы взвод, бойцов на тот случай, чтобы дать отпор прорвавшимся группам фашистов. Васильев обещал доложить генералу.

Вечером этого же дня Алёшкин отправил донесение начальнику сануправления фронта, генералу Жукову о начале работ госпиталя № 27 в городе Грауденце. Донесение увёз Лагунцов. Он торопился в Бромберг, чтобы закончить ремонт раздобытой им трофейной грузовой машины и пригнать её в Грауденц. По пути он передал рапорт начальнику группы войск, ведущей осаду крепости, чтобы это донесение было передано в штаб фронта по радио.

Всю ночь и утро следующего дня санитары, дружинницы и медсёстры, закончившие к тому времени развёртывание госпиталя, группами по 3–4 человека бродили по подвалам домов и приводили или приносили поляков, главным образом стариков, женщин и детей, в помещение госпиталя.

Алёшкин, по предложению Игнатьича, обследовавшего окрестности, разместился в небольшом одноэтажном, совершенно целом домике, окружённом палисадником. В нём было четыре комнаты и кухня. Одну из комнат занял Борис, Игнатьич с Джеком поселились на кухне. Осмотрев помещения, Алёшкин приказал Игнатьичу сообщить о трёх свободных комнатах врачам Минаевой, Батюшкову, Феофановой и предложить им поселиться там. Большинство врачей со всем персоналом госпиталя разместилось на втором этаже основного здания. Оно охранялось часовыми, а домик, найденный Игнатьичем, в зону охраны не попадал — он стоял в стороне, метрах в полутораста.

Между прочим, Феофанова сказала:

— Нет, я уж лучше здесь со всеми останусь, немцы-то ведь близко. Кто их знает, что может случиться.

Однако ни Бориса, ни Игнатьича это не пугало. Они надеялись на верного сторожа Джека, да и вооружены были достаточно хорошо. Кроме того, Алёшкин полагал, что немцы сидят в крепости, а часть города вокруг неё — ничейная зона. Впоследствии выяснилось, что это не так, но пока…

Борис очень устал после двух почти бессонных суток, к тому же в дороге вдобавок ещё и простудился. Он решил в эту ночь отдохнуть. Как-никак, а приказ выполнен, госпиталь развёрнут, раненых поляков уже разыскивают. Пока нашли всего несколько человек. С их обработкой справятся остальные врачи, и он со спокойной душой улёгся в приготовленную Игнатьичем кровать, укрылся толстым меховым одеялом, перед сном выпил двойную дозу аспирина и вскоре спал таким крепким сном, что любой фашист мог его взять голыми руками.

Катя во главе одной из групп отправилась на поиски раненых. Ей удалось хорошо отдохнуть до этого, а развёртывание операционно-перевязочного блока уже за трудную работу не считалось. Собиралась отправиться в поисковый поход и старшая медсестра Журкина, но Алёшкин ей это категорически запретил. Она была уже пожилой женщиной, и ползание по тёмным подвалам оказалось бы слишком тяжёлым для неё.

Проснулся Борис от странной тишины. Вчера, когда он ложился спать, шла интенсивная артиллерийская перестрелка. Снаряды с характерным свистом и шелестом проносились где-то высоко над госпиталем, разрываясь или впереди в крепости, или далеко позади, в расположении артиллерийских позиций окружавших город частей. Сегодня было непривычно тихо.

Борис чувствовал себя лучше. Голова не болела, озноб, который мучил его вчера вечером, прекратился. Когда он приподнялся, то почувствовал небольшую слабость и головокружение, но на такие мелочи в то время внимания не обращали. Он сел и начал одеваться. В комнате было довольно прохладно, а большая чугунная печь, стоявшая в углу комнаты, оказалась холодной. Около неё лежала куча дров.

Борис позвал Игнатьича, чтобы затопить печку, однако тот не отозвался. Не вбежал в комнату, сообщавшуюся с кухней, и Джек, что он непременно сделал бы, услышав голос хозяина. Борис удивился: «Куда же они подевались-то?» — подумал он. И надо сказать, понимание того, что он здесь один, его встревожило.