Шрифт:
Закладка:
И здесь Ганская, скорее всего, права. Она осторожничает. Твёрдо стоя на земле, Эвелина абсолютно не понимает того, кто постоянно витает в облаках. И все заверения Оноре о том, что их ждёт прекрасная совместная жизнь, для неё ничего не значат. Эвелина не доверяет Бальзаку.
«Умоляю тебя, гони всяческие свои беспокойства и из головы, и из сердца. Никогда я не заключу ни одной сделки, о которой ты не могла бы сказать: “Это мне подходит”, а то, право, твое письмо доставило мне огорчение – очень уж ты меня боишься. Я так уверен в будущем, что смеюсь над этими страхами, но я страдаю из-за твоих напрасных страданий…»{519}
Ганская на все призывы никак не реагирует, а если и отвечает, то как-то неохотно и вяло. Бальзак раздражён, все его планы летят в тартарары. Но он не в силах противоречить Еве. А тут ещё префект Жермо: обещал своё содействие, но вдруг засомневался.
– Ваша идея, дорогой мсье Бальзак, – говорил он, поёживаясь, – мягко говоря, сомнительна. Гражданский кодекс! Мы явно нарушаем Гражданский кодекс. Ведь шила в мешке не утаишь…
– И как же быть, уважаемый? – напрягся Оноре.
– Пусть она, – продолжает префект, – сначала вступит во владение наследством, потому что в противном случае весь план может просто-напросто провалиться…
И этот дал задний ход. Все боятся. Ева, префект, мэр… И только один Оноре идёт напропалую. Больше всех упирается Эвелина: не сейчас, как-нибудь потом… Ева по-прежнему уверена: Оноре витает в облаках.
И Ганская не ошиблась. В сентябре 1846 года Бальзак покупает в квартале Руль большой дом (на рю Фортюне, 14). Тот самый дом, о котором он так мечтал! Однако всё больше и больше их дуэт начинает напоминает некое трио – лебедя, рака и щуки. Каждый из них тянет на себя, а все вместе – в разные стороны. Кстати, о третьем – Викторе Оноре. Ещё не родившись, он также требовал уважительного к себе отношения. И с этим следовало тоже считаться…
* * *
Относительно дома на улице Фортюне Оноре продумал всё основательно. Продавец особняка, некий Пьер-Адольф Пеллетро, оказался довольно сговорчивым – он даже согласился провернуть некую сомнительную сделку.
«Если мы с господином Пеллетро сойдемся на сумме 50 000 франков, то в договоре поставим только 32 000, а 18 000 я заплачу ему через три месяца. Для обеспечения суммы, не включенной в договор, я дам ему в залог пятьдесят акций Северных железных дорог»{520}.
Да, Оноре всё давно обдумал. После покупки дом нужно будет отремонтировать, на что потребуется не менее 10 тысяч франков. Таким образом, общая стоимость покупки вместе с ремонтом встанет ему в 60 тысяч. Сумма немалая, однако деньги из «волчишкиного сокровища» (100 тысяч) с задачей помогут справиться. Откуда Еве знать, что через несколько лет эта «хижина для влюблённых» будет стоить в разы дороже – в два, а то и в три раза![168] Ева… Ева… Она совсем ничего не смыслит в подобных делах. Ведь на самом деле в этом дворце (девять окон только по фасаду!) она без всякого стеснения сможет принимать всю её польскую братию кузенов и кузин, дядек и племянников. И где? Да здесь, почти в центре Парижа, в собственном дворце, обставленном с царской роскошью…
Новый дом требует значительных расходов. Тем более что его будущий хозяин намерен сделать из него настоящий дворец из «Тысячи и одной ночи», украшенный дорогими и необычными вещами – персидскими коврами, старинной бронзой, китайскими вазами эпохи Хань, богемским хрусталём… Бальзак в долгах как в шелках. Акции Северных железных дорог, куда он ахнул огромные деньги (в том числе – присланные Ганской), не оправдали надежд и катастрофически падали. Опять зашевелились кредиторы. Но он не горюет, продолжая строчить Еве восторженные письма.
Эти письма пугают Эвелину. «Делай что угодно с теми деньгами, которые я тебе дала, милый Норе, – пишет Ганская, – но не разоряй меня»{521}. По сути, это уже крик её души. А кричать было отчего. Из переданных Бальзаку Ганской денег почти ничего не осталось – так, крохи. Всё ушло на обустройство «дворца».
Но не тут-то было! Бальзак заказывает Ганской привезти из России постельное бельё, отделанное горностаями. Он пишет ей, что ручка сливного бачка в их «дворце» сделана из зелёного богемского стекла, биде из фарфора и красного дерева, а сам дом буквально ломится от «бесценного» антиквариата. «Знаешь, – хвастается он Еве, – у меня скоро будет фонтан, который Бернар Палисси сделал для Генриха II»{522}.
Только не говорит о другом – о кредиторах, шныряющих вокруг хозяина особняка, как слепни, почуявшие живую плоть. Но мир, как известно, не без добрых людей: барон Ротшильд даёт взаймы восемнадцать тысяч, столь необходимых на текущие расходы.
А сундуки и ящики с антиквариатом всё прибывают и прибывают. А это – двенадцать канделябров, напольные и каминные часы, зеркала (на 1500 франков), тридцать шесть ваз… Картины «старых мастеров», которых уже целая галерея… Полуавтоматическое кресло красного дерева… И даже горшок, якобы принадлежавший маркизе де Помпадур.
Гордость Бальзака – «Большая галерея». Собственно, из-за этой галереи он и выбрал этот дом.
«…“Большая галерея”, – пишет С. Цвейг, – это овальная ротонда со стеклянным потолком. Стены ее покрыты белой и золотой росписью; вдоль них расставлены четырнадцать статуй. В шкафах черного дерева красуются всяческие антикварные вещицы, купленные по случаю. Порою это истинные произведения искусства, которые писатель в часы праздных скитаний накупил в Дрездене, Гейдельберге или Неаполе. Здесь есть вещи подлинные и фальшивые, безвкусные и исполненные вкуса. На стенах развешано шестьдесят семь картин, собранных Бальзаком: мнимый Себастьян дель Пьомбо, мнимый пейзаж Гоббемы и портрет, который Бальзак, не колеблясь, приписывает кисти Дюрера»{523}.
Общая стоимость меблировки «домика Бильбоке» составила почти 100 тысяч франков. Ничего удивительного, что полученные за «Бедных родственников» 23 тысячи оказались «проглочены, как клубника»; с той же быстротой
